Ольга Перовская - Остров в степи

— Нет, вы поглядите на моего Бушмена. Где вы видали такую красоту, а? Вот погодите, даст он пить вашему Володьке.

И в самом деле, этот нахальный сынок все смелее и смелее подкапывался под отца. Раза два они уже схватывались Володька пока побеждал. Но он чуял, что настоящий, решительный бой еще впереди.

Неизвестно, кто бы из них уцелел в этом бою, если бы люди не вмешались в их распрю.

Как-то в степь пришел Павел Федотыч с Сашко и еще одним человеком, приезжим. Володька с Бушменом как раз паслись вместе. Павел Федотыч с гордостью показал на них приезжему:

— Как вам нравятся эти малютки? Вы посмотрите, один костяк чего стоит! Ведь если мы на такой костяк нарастим побольше мяса да разведем их в таком количестве, как, скажем, свиней, то мы же завалим мясом весь мир. И каким чудесным мясом! А кожа! Вы имеете представление о технических качествах кожи оленебыка?

— Нда, — поспешно согласился приезжий, не дослушав до конца. Он на всякий случай отступил подальше, потому что «малютки» подняли свои длинные рога и уставились на него.

— Знаете, что? — продолжал Павел Федотыч. — Мы. вам дадим вот этого, Бушмена. Обидно отдавать такого красавца, но ничего не поделаешь: иначе они запорют друг друга.

Сашко так и подскочил на месте.

— Как? Бушмена отдавать? Что вы, Павел Федотыч?!

Приезжий человек был послан Ленинградским зоопарком, чтобы купить в нашем поселке одного быка-канну. Сашко долго отстаивал Бушмена, предлагал вместо него других, но в конце концов согласился, что иначе нельзя.

— Послушайте, а вы как же думаете, — спросил приезжий, — в клетке его отправить?

— Зачем в клетке? Тут мы его погрузим вам в вагон, а там вы уж как хотите.

— Нет, знаете, я не согласен. Кто его знает? Все-таки дикий зверь. У него вон какие рожища. Вы лучше отправьте его со своим человеком. Мы вам оплатим расходы. А я, знаете, не рискую. Как я с таким страшилищем в Ленинграде вылезу?

— Павел Федотыч, можно мне с ним поехать? — попросил Сашко. — Жалко же! Ведь он мой выкормок. Уж я его доставлю в целости и сохранности.

— Ну, что же, поезжай. Теперь работы немного.

Вы знаете Ленинград? Этот очень большой город, который ничему не удивляется. Пролетит аэроплан — никто на него даже не посмотрит. Заговорит на площади невидимый громкоговоритель — мальчишки отмахиваются: отстань, мол, ты, надоел со своими операми!

Но нынешним летом и ленинградцев пробрало. Они не только удивлялись, но прямо бежали по улице, вылезали на ходу из трамваев, кричали, спорили и совершенно не слушали милиционеров.

— Да что вы, граждане? Как деревенские! — пробовали стыдить их милиционеры. Но ленинградцы забыли, что они ленинградцы. Они вели себя так же, как голые африканские люди, танцевавшие вокруг убитого канны.

Только на этот раз канна не был ни убитым, ни загнанным. Наоборот, он был гладким, холеным и важным. Он спокойно шагал вдоль Октябрьского проспекта, разглядывал афиши и движущиеся рекламы и изредка наклонял рога навстречу гудящему автомобилю.

Сашко шагал впереди. Час тому назад он выгрузил своего воспитанника из вагона. Накинув ему на рога веревку, он сунул другой конец себе подмышку, и так оба приятеля пешком отправились в зоопарк.

Ни тот, ни другой не могли понять, почему это люди шумят и бегут за ними толпой, почему взволнованный милиционер кричит и требует три рубля штрафа.

Сашко старался не обращать на них внимания.

Он поглаживал Бушмена и разговаривал только с ним, стараясь подбодрить и его, и себя:

— Иди, иди, Бушка. А на них ты начхай. Им делать нечего, вот они и разевают рты.

Так, с трудом пробираясь сквозь толпу, дошли наши друзья до улицы Красных зорь. Вдали виднелись уже деревья зоосада.

Но тут еще новый милиционер пристал к Сашко, как репей. Он тыкал пальцем в Бушмена, свистел и грозился забрать в отделение.

Пришлось отдать ему три рубля.

Это вывело Сашко из терпенья. Он стал сердито отгонять любопытных, а на одного франта и вовсе заорал во все горло:

— Разойдись, хлопче! Ну, чего глаза вырачил? Подумаешь невидаль — домашний оленебык!

Когда я была совсем еще сосунком, дедушка мой привез из Харькова новый пиджачок. Пиджачок был из особенной, дорогой и очень красивой материи. Все любовались обновкой, а дедушка красовался и с гордостью всем объяснял:

— Это не простая материя. Это шерсть замечательного животного из рода лам. Ламы живут в горах Южной Америки, и самая лучшая шерсть у ламы — альпака. Вы, может быть, думаете, что мой пиджачок выкрашен в черную краску? Ничуть не бывало, это натуральный цвет черной альпака. Она очень дорогая, эта шерсть, но зато из нее получаются самые лучшие ткани.

С тех пор прошло тридцать пять лет. Дедушка каждый день щеголял в своем пиджачке. И пиджачку от этого ровно ничего не делалось. Он оставался таким же красивым, блестящим и свежим.

На улице дедушку постоянно расспрашивали:

— Скажите, пожалуйста, где вы купили ваш новый прекрасный пиджачок?

— Новый? — переспрашивал дедушка и разражался хохотом. — Вот так история! Тридцать пять лет, не снимая, ношу пиджачок и каждый год он все «новый»…

— Тридцать пять лет! Быть не может. Вы шутите?

— Да нет уж, молодой человек (у дедушки все люди — «молодые человеки», потому что сам он старше всех) — я, если нам угодно, говорю совершенно серьезно, куплен он в 1898 году и с тех пор надевается без малого каждый день. Хо-хо!

— Вот это вещь! Дайте хоть рассмотреть ее как следует. А откуда она к вам попала, такая изумительная шерсть?

Все восхищались и щупали пиджачок руками. А дедушка, очень довольный, рассказывал про американское животное ламу.

— Неужели у нас нельзя развести такое чудесное полезное животное? Скажите, в СССР нигде нет этих лам?

Тут дедушка выталкивал вперед меня.

— Про это вы лучше спросите вот внучку. Она все мечтает о том, чтобы все полезные звери со всего мира съехались к нам, в СССР. Уж она знает, где кого разводят.

Конечно, меня начинали расспрашивать, и я с удовольствием рассказывала про тех лам, с которыми мне удалось познакомиться в маленьком украинском поселке.

Таким образом многие узнали про Пахома, Гордячку, Шоколадку, Пеструху и про маленького Чарли Чаплина.

Если хотите, я могу, рассказать вам про них еще раз.

Желто-белый самец ламы, Пахом, заносчиво вскинул вверх голову и отошел от забора. На морде у него было такое выражение, как будто он хотел сказать:

«Я думал, там, правда, что-нибудь путное, а там просто два человеческих детеныша смотрят на меня в щелку».

— Тпрусь, тпрусенька! Иди сюда, на тебе хлебца.

Пахом невыразимо-презрительно обернулся и поджал губы. «Ах, мол, оставьте вы меня в покое! Ну, что вам от меня нужно?» Однако, подумав немного, он все-таки презрительно подошел и глянул на девочек сверху, через забор.