Мария Плахова - К островам Индийского океана

— Осторожно! — предупреждает Ги, когда, вновь переступая через сети с алыми, круглыми, как мяч, буйками, шествуем по причалу. — Осторожно, сейчас низкая вода.

Действительно, что это? Утром катерок покачивался вровень с пирсом, сейчас же, обнажив дно, вода ушла из лагуны. Видны водоросли, позеленевшие створки тридакн, покрытые серым налетом обломки кораллов. Бухта потеряла прежний опрятный вид. Попасть в катер можно, лишь спустившись на пять-шесть метров по вертикальной железной лесенке, припаянной к ржавым сваям. Наверху четко рисуется на фоне неба живописная группа: Ханта острыми зубками покусывает травинку, лукаво улыбаясь, помахивает рукой; Роже и Ги серьезны: маленькая Панни старается вытащить серьгу из уха матери; юноша малагасиец машет рукой…

— До вечера! И не забудьте — для вас есть сюрприз! — слышим последние слова, и катерок под зеленым тентом навсегда увозит нас с острова Нуси-Бе.

За безмятежно проведенный день следует расплата: покинув причал, попадаем на короткую высокую волну. Небо темнеет, со всех сторон, обгоняя друг друга, мчатся из-за островков тучи. Вскоре сетка дождя затягивает холмы. Уже постреливают по тенту, впиваются в воду тяжелые, как пули, капли. И хотя обыкновенно дождь гасит волны, сбивая с них гребешки, сегодня все происходит наоборот: чем сильнее барабанит сверху, тем ожесточеннее скачут барашки.

Форма нашей одежды «летняя», ведь отправлялись мы в путь ясным и жарким утром.

Истинное светопреставление начинается, когда катерок минует дугообразную бухту, выходя из залива. Над самой головой тучи сводят счеты, клубятся зловещим водоворотом, громоздятся башнями воздушных замков. Фиолетово-черные чудища с растрепанными хвостами и шлейфами, сшибаясь, мечутся над океаном. Глаз уже приучен видеть волны с высоты многоэтажных палуб «Курчатова», сейчас смятенные вода и небо предстают в необычном ракурсе, странно смотреть на волны снизу вверх, рваные, пенистые их края перекрывают горизонт.

На единственном, оставшемся чистым лимонном клочке неба застыло одинокое храброе облачко, будто прилипло, прижалось к свету в ожидании удара летящих туч. Далекая земля из зеленой стала иссиня-черной. Из-за горизонта лезет царь-туча, стремясь как можно скорее перекрыть небо. Молнии, что посверкивали в отдалении, бьют ближе и ближе.

Катерок подпрыгивает и вновь зарывается в волны. Ветер, смешанный с дождем, пронизывает насквозь. По дощатому дну с хлюпаньем перекатывается вода. Одежда прилипла к телу, как кожа.

Вдалеке маячит корпус «Курчатова». От него отваливает бот. Встреча происходит в центре залива. Но только моторист сбрасывает ход, последняя устойчивость пропадает в мире — из стороны в сторону начинает мотаться небо, то с одного, то с другого борта тяжело шлепают волны. Друг против друга качаются бот и катерок с выключенными двигателями. Изловчившись, матрос-курчатовец длинным багром подтягивает бот к боту. Что дальше!?

Выбора нет, не ночевать же в заливе — хочешь жить, умей вертеться! Ах, какая была пересадка среди плюющихся пеной водяных бугров!

Первым, как и подобает мужчине, сложившись дугой и растопырив руки, уловив момент, совершает прыжок художник Алексеев. Наступает мой черед. С трудом отдираю побелевшие в суставах пальцы от скользкой, мокрой лавки и перемахиваю следом. Авоська из рафии рвется пополам, и стихии достаются прекрасные кокосовые орехи. Предоставляя последнюю возможность полюбоваться ими, волны подкидывают похожие на головы пловцов шары и уносят их в кромешный ад. Но это уже, право, не имеет значения.

Еще несколько секунд видим темное лицо моториста с Нуси-Бе, белую полоску зубов, лихо сдвинутую на затылок фуражку. Крепкие руки с трудом удерживают штурвал, и вот уже катерок под зеленой крышей, улегшись набок, исчезает в серых гребнях.

Курчатовский бот, лишенный даже тента, неуютен, открыт для всех невзгод. Какие там тропики! Заледенели руки, не попадает зуб на зуб, мокрую одежду продувает ветер. Взгляд невольно старается уловить в беснующемся месиве волн знакомые очертания корабля, и вот он, уже близко. Сверкают сигнальные огоньки, светлые глазки иллюминаторов и бортовых ламп пробивают водяную завесу, «Курчатов» кажется таким надежным, изливающим теплое сияние. И хотя свирепо скачущие волны заглатывают светлые блики, они текутчи текут, праздничным ореолом окружая судно…

Закладывая вираж, подходим к «Курчатову» с подветренной стороны. Алексеев утверждает, что надо говорить «с наветренной», но это мы обсудим в другой раз. Теперь высокий корпус судна прикрывает от ветра, из дырки лацпорта свисает мокрый, неудобный, но родной, долгожданный трап. Чьи-то протянутые навстречу руки уже втаскивают меня внутрь. Мы дома.

Не зря считают, что капризы мадагаскарской погоды в любой момент могут превратить в испытание приятную морскую прогулку. Даже на плоских самоходных паромах, что регулярно утюжат залив, курсируя между островами, находиться в море в подобную погоду — небезопасное занятие.

В каюте извлекаем из сумки пакет с ничуть не пострадавшей веткой иланг-иланг. Тонкий, пряный аромат наполняет наше небольшое жилище.

Уж и не помню, где и когда довелось прочитать о североамериканских индейцах, что с помощью запахов… «фотографируют воспоминания», привязывая к поясам герметически закупоренные коробочки с сильно пахнущими веществами. Если спустя годы владелец запахов вдыхает какой-либо аромат из своих «запасов», запах восстанавливает в памяти пережитое.

«Иланг-иланг» — название звонкое, как две капельки воды, дурманяще близкое дыхание Мадагаскара.

Через пару часов на корабль прибывают гости. Гроза, отбушевав, ушла за горизонт, крупные промытые звезды висят на бархате неба, мерцают лучистым светом ярче огоньков Эльвиля.

На борт поднимаются сотрудники станции, нарядные, торжественные, шорты сменены на европейский костюм. Знакомятся с лабораториями, беседуют с учеными, а затем отправляются в кают-компанию, где их с почетом усаживают за капитанский стол.

Бархатным голосом спикер приглашает всех членов экспедиции прибыть на вечер-встречу с малагасийцами. Предстоит небольшой концерт, который экспромтом обещают устроить гости. В программе песни и танцы.

— Я знаю, кто будет петь, — сообщает Плахова, приводя себя в парадный вид, — твой натурщик, веселый паренек.

Не знаю, как это удается, но предсказания ее всегда сбываются. В числе последних прибываем к месту сбора, зал полон. Уже поет, сопровождая песню оживленной мимикой, наш мальгаш своим приятным, чуть глуховатым голосом. Привычно аккомпанирует себе на гитаре, подсвистывает в такт мелодии. «Если африканцы все рождаются танцорами, то малагасийцы — певцами и поэтами».