Эсмира Исмаилова - На берегах Босфора [Стамбул в рецептах, историях и криках чаек] [litres]

– Неужели они думают, что кто-то захочет смотреть этот балаган?

– Это не балаган, а балет, – скривившись, заявила Эмель, – и, если не нравится, не смотри.

Мы с Амкой ушли. Всю дорогу она молчала – так мы перестали посещать балетную студию, а Эмель – наш дом.

Но сегодня она заявилась с бутылкой турецкого каберне-совиньон «Doluca». Я только уложила детей и предвкушала сладостные часы в обнимку с книгой до самого рассвета, но планам не суждено было сбыться.

– Мои дети у бабушки, твой муж – в командировке! Что это значит?

Я отрешенно втянула голову в плечи и скосила глаза на раскрытую книгу на диване – может, она догадается о моих планах и уйдет к соседу-гею? Но пантомима не возымела должного эффекта – Эмель уже свободно расхаживала по кухне и звенела посудой, пытаясь найти бокалы. «Почему я не могу выставить ее за дверь?» – думала я, выслушивая очередной скучнейший рассказ о том, как она была беременна четвертым. Часы показывали хорошо за полночь.

– Тебе что, неинтересно? – Наконец она обратила внимание на мои непрекращающиеся зевки. У меня совершенно не было сил врать, и я кивнула.

– Ты должна была сказать раньше, что устала. Мы ведь подруги.

– Но ты бы обиделась. – Я не верила, что проблему можно было решить так легко.

– Мы, стамбульские женщины, никогда на подруг не обижаемся, так что впредь говори сразу. – Она, быстро напялив тапки, что дождались ее у кромки ковра, направилась к двери. Остатки вина она забрала, сославшись на то, что я все равно не пью, но я-то знала, что после меня она прямиком направится к тому самому соседу, с которым уж точно можно болтать до рассвета. Эмель не могла позволить себе провести ночь дома, когда ее дети гостили у кого-нибудь. В такие дни она была похожа на бигля, которого долго держали взаперти и вдруг привели в парк и спустили с поводка. Я как-то наблюдала такую сцену, и теперь она ассоциировалась исключительно с неутомимой соседкой.

После ее ухода строчки расплывались, и я так и не смогла увлечься чтением. Я сидела в полутемной комнате, и только порывистый ветер, будто одинокий странник, стучал во все окна, ища пристанище на ночь.

Телефон Дипа был отключен.

Я вышла на террасу и, подхваченная вихрем, едва удержалась на ногах. Резкие порывы трепали волосы, слепили глаза. Чужие холодные высотки горели бледными торшерами в небольших спальнях. Кругом все было таким незнакомым и пугающим. Опустившись на холодный каменный пол, я уткнулась носом в завядший рододендрон и заревела, как в детстве. Я рыдала, потому что было горько и одиноко: вокруг были совершенно чужие люди, которые вот уже год говорили со мной на чужом языке, учили чужим нравам и традициям. Меня окружали дома и деревья, мимо которых никогда не проходил ни один старый знакомый или родственник, и это ужасно удручало. Я, словно отрезанный ломоть, не подходящий ни к одной буханке, пыталась понять то, что не принадлежало ни мне, ни моим детям. Дипа, как обычно, не было рядом. И хотел ли он вообще быть со мной – такой непонятной и нервозной?

За стенкой террасы послышалось шевеление, и через мгновение черная аккуратная головка Айше высунулась с соседнего балкона. Я мигом вытерла слезы.

– Ты что всем спать не даешь? – грозно спросила она. – Эту бездельницу Эмель выставила уже?

– А вы откуда знаете, что она была у меня?

– Дорогая, в стамбульском доме все и всё знают. Мы же не такие безразличные, как вы, «ябанджи»!

Ох уж это ненавистное слово, которым меня встретил когда-то этот город. Я целый год старалась изо всех сил, чтобы никогда его не слышать, но оно все снова и снова настигало, и я горько заплакала. Пусть видит Айше, что мне плохо – почему я должна все скрывать?

– Ты не пила с этой мерзавкой? – В нашем доме Эмель недолюбливали, хотя мне она казалась вполне приятной. По крайней мере, она единственная была моего возраста, что, конечно же, давало ей ряд преимуществ по сравнению с другими подругами.

– Если нет, тогда открой мне. Не хочу звонить – детей разбужу.

Я с трудом вошла внутрь: ветер не хотел отпускать меня и так и норовил ворваться бешеным вихрем в комнату, так что пришлось приложить немало усилий, чтобы совладать с дверью.

Я никогда не видела Айше ночью: то, что скрывал мрак на террасе, теперь, при свете яркого торшера, бросилось в глаза. Она была бледной и немного измученной. Осунувшееся лицо казалось намного старше. Она туго затянула свою хрупкую фигурку в бумазейный халат, из которого выглядывало белоснежное кружево винтажной сорочки, едва скрывавшей крохотное распятие на старческой шее.

– Иди собирайся, девочка, тебе нужно кое-что увидеть, – спокойно сказала она.

Я молча смотрела на нее, не понимая, куда собираться.

– Оденься потеплее. Я дам адрес. Это не очень далеко. Ночью за полчаса доедешь. А я с детками твоими пока посижу. Ты не пожалеешь об этом, – и она крепко сжала мою руку в своей большой, такой сухой и теплой, ладони. Это прикосновение одарило меня теплом, какое может исходить только от самых близких, которых так давно не было рядом. Я не могла не верить Айше: в ее глазах горела мудрость старинного рода фанариотов, веками процветавших на этой земле, пока их славной эпохе не суждено было завершиться.

Я мчалась по практически пустому городу, опустив крышу в автомобиле, так что ветер хлестал меня по щекам, приводя в чувство. Сон отступил, проиграв в неравной схватке с невероятным возбуждением, от которого трясло изнутри. Я знала, что прекрасный Стамбул приготовил мне очередное испытание. Он говорил на языке шуршащих по влажному асфальту шин, воющих сирен полицейских машин, ревом винтов вертолетов, разрезавших черное небо белоснежными корпусами. Он толкал вперед навстречу приключению, от которого перехватывало дыхание: оно стояло комом в горле, сковывало руки, ноги…

Мимо меня проносились небоскребы Левента, густые заросли Белградского леса, который влек к себе руинами старинных храмов.

Я вспомнила шепот голосов в его бескрайних пущах – глухое эхо летало по развалинам церкви Святого Георгия, и теперь его отголоски будто настигали меня вновь.

Я вдавила педаль газа в пол и продолжила подниматься на север, к загадочной деревне Румели, стоявшей на месте слияния Босфора и Черного моря. Карта вела меня по извилистым неосвещенным улочкам спящего города. Я давно оторвалась от шумных центральных улиц, на которых был трафик в любое время суток, и теперь мой резвый «Санта Фе» бесстрашно рассекал плотный влажный воздух, что указывало на то, что я приближалась к проливу.

У пристани, как и обещала Айше, меня ждали. Тонкая фигурка с трудом удерживалась на ветру, крепко держась рукой за каменный парапет у самой воды. Она села в машину, и меня тут же обдало приятным запахом кофе – точь-в-точь как тот, что варила заботливая гречанка.