Дэвид Аттенборо - Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

На следующий день мы летели к Монт-Эверард. Заботило нас главным образом одно: успеем ли, при столь хаотичных, поспешных сборах, добраться в Арараку и в нужное время вернуться назад? Примерно через час пути пилот вспомнил о нас. «Смотрите, — прорычал он, чуть обернувшись, — это все, что они смогли тут понаделать для предгорий», — и указал на небольшой холм, метров на пятнадцать возвышавшийся над плоской прибрежной равниной. Сразу за холмом текла Барима, а у подножья сбились в кучку несколько маленьких домиков. Это были первые постройки, какие мы увидели за сто с небольшим километров пути.

Летчик направил амфибию к крутому берегу и приготовился садиться на воду.

«Надеюсь, кто-нибудь здесь есть, — прокричал он. — Если никого, значит, никто не встретит, не даст каноэ, и придется нам с вами поворачивать назад, ничего не поделаешь».

«Самое время нам об этом сообщить!» — буркнул Чарльз.

Самолет, трясясь, коснулся поверхности воды, и сквозь забрызганные окна мы, к общей радости, увидели, что на берегу толпятся люди. Теперь, по крайней мере, удастся выбраться на сушу. Летчик выключил мотор и окликнул собравшихся у пристани мужчин. Вскоре нам дали каноэ, мы перегрузили багаж и поплыли к берегу. Самолет с ревом поднялся, качнул на прощание крыльями, мол, удачи, ребята, — и скрылся за горизонтом.

Селение Монт-Эверард состояло всего из шести хижин, теснившихся недалеко от причала, вокруг примитивной пилорамы. Рядом высилась груда черных от грязи огромных бревен: деревья валили чуть выше по реке, оттуда их сплавляли и волоком затаскивали на сушу. Вся пристань была усыпана душистыми оранжево-розовыми опилками. Хозяин лесопилки, уроженец Ост-Индии, ничуть не удивился нашему непредвиденному сошествию с небес. Он любезно проводил нас к пустой хижине, где можно было переночевать. Мы поблагодарили и стали расспрашивать, не поплывет ли завтра кто-нибудь вверх, к Арараке. Наш провожатый стянул бейсболку и задумчиво почесал в затылке.

«Э… Не думаю, что поплывет. Тут только одна лодка, Berlin Grand , — он показал на большое одномачтовое деревянное судно со свернутыми парусами, которое стояло у пристани. — Завтра на ней повезут лес в Джорджтаун. Но дня через два-три, может, кто и пройдет мимо…»

Мы обустроились в нашей хижине и приготовились к долгому ожиданию. После ужина, в сумерках, спустились к реке. C парусника нас окликнул шкипер, внушительных размеров пожилой африканец в испачканной маслом рубашке и таких же замасленных штанах; он полулежал на палубе, прислонившись к мачте. По его приглашению мы поднялись на борт и познакомились с командой — тремя матросами из Карибской Америки; они сидели рядом со шкипером и наслаждались вечерней прохладой. Мы присоединились к их компании, объяснили, что делаем на Бариме, в ответ они рассказали о своей жизни, о том, как сплавляют доски в Джорджтаун, а назад везут разные товары.

Матросы говорили не на гавайском пиджине, а на одном из колоритных карибских диалектов, щедро приправленных теми выразительными словечками, что придают беседе особую живость. После экспедиции в Сьерра-Леоне я передал аудиобиблиотеке BBC Radio, в отдел, где собрана аутентичная музыка со всего мира, немалую коллекцию записей этнической барабанной музыки и песнопений. Кто знает, вдруг здесь удастся записать образцы карибского калипсо [5] Калипсо — популярный в 1950-е годы афро-карибский музыкальный стиль, возникший на Тринидаде и Тобаго. Восходит к традиционному африканскому «ироническому пению», своего рода музыкальной политической сатире. …

«Вы, наверное, знаете много старых моряцких песен?» — спросил я.

«Шанти? Их, парень, я знаю много, — кивнул шкипер. — Вообще-то мое певческое имя Лорд Люцифер. Это значит «человек-дьявол». Я так зовусь потому, что, если мне принять как следует доброго спиритуоза, во мне просыпается демон — дьявольский человек. Вот он, первый, что с краю сидит, знает еще больше, он здесь даже дольше, чем я, прохлаждается. Его звать Лютый Громила. Хочешь послушать шанти?»

Я сказал, что хочу не только послушать, но и записать. Лорд Люцифер и Лютый Громила пошептались и повернулись ко мне.

«О'кей, шеф, — изрек Лорд Люцифер. — Мы споем. Но только знаешь, шеф, я не вспомню хороших песен, если как следует не смазать. У тебя есть доллар?»

Я вытащил два. Лорд Люцифер, учтиво улыбаясь, принял мзду и подозвал матроса.

«Вручи это, — с торжественным видом изрек он, — мистеру Кану на лесопилке, скажи, что Berlin Grand шлет привет и намекни, — он перешел на шепот, — что нам нужно много р-о-м-а».

Лорд Люцифер завершил тираду и одарил меня широкой беззубой улыбкой.

«Чуть-чуть подзаправиться, глоток духа жизни — и я певец хоть куда…»

Пока добывали «смазку», я настроил магнитофон. Минут через пять вернулся матрос со скорбной вестью.

«У мистера Кана, — сообщил он, — больше нет рома».

Лорд Люцифер тяжко вздохнул и закатил глаза.

«Ничего не поделаешь, заправимся другим горючим. Требуй у мистера Кана красного вина на все два доллара».

Вскоре посланец вернулся со множеством бутылок и выстроил их в ряд на палубе.

Лютый Громила поднял одну и взглянул на нее с нескрываемым отвращением. На бутылке красовалась безобразно пестрая наклейка с изображением буйно раскрашенных плодов, в которых с трудом угадывались апельсины, лимоны и ананасы. Над рисунком большими алыми буквами было написано «Красное вино», а под ним — едва заметными черными мелкими «Типа портвейн».

«Боюсь, чтобы начались хорошие песни, нам придется не раз хлебнуть этого пойла», — извиняющимся тоном сказал Лютый Громила.

Он выдернул пробку, передал бутылку Лорду Люциферу, другую открыл для себя и с видом мученика, идущего на казнь, самоотверженно приступил к «смазке».

Лорд Люцифер вытер губы тыльной стороной ладони и прокашлялся.

Мы зааплодировали.

«Я знаю еще лучше, чем эта, шеф, — скромно признался он, — но пока не идет».

Он открыл вторую бутылку. Песни, одна другой лучше, полились потоком. Многие я знал, они печатались в сборниках карибского фольклора, однако опубликованные тексты были явно «приглажены», поэтому казались бесцветными и бессвязными. В исполнении Лорда Люцифера те же шанти звучали совсем иначе. Конечно, именно так пели эти песни всегда, однако то, что неслось сейчас над рекой, было обескураживающе непристойным, и мне оставалось лишь преклониться перед талантом фольклориста, который сумел переиначить слова срамной песни, чтобы ее не стыдно было показать публике.