Дэвид Аттенборо - Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

В ту ночь мне долго не удавалось уснуть: при каждом вздохе резкая боль сводила ребра, раскалывалась голова. Внезапно меня охватила ледяная дрожь, зубы застучали с такой силой, что я с трудом мог внятно говорить. Это означало, что начался приступ малярии. Чарльз тут же дал мне аспирин с хинином, и остаток ночи я провел в тяжком забытьи, время от времени вздрагивая от чьих-то завываний и ударов гонга: в деревне продолжался похоронный обряд. Наутро проснулся мокрый от пота и совершенно разбитый.

К полудню мне удалось немного оклематься, и я стал подумывать, не вернуться ли на катер. Дел в этой деревне у нас больше не было, орангутана отсняли, а значит, пора возвращаться. Мы медленно, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, двинулись к берегу. Когда наконец поднялись на «Крувинг», я облегченно вздохнул: теперь можно было с наслаждением пропотеть на сравнительно удобной койке.

Когда мы появились на катере, команда отнеслась к нам настороженно. Никто, кроме Па, с нами не разговаривал, да и его в первый же вечер я умудрился разозлить предложением плыть без остановки всю ночь. Возможно, они решили, что им досталась компания беспросветных, но безвредных кретинов.

Со временем их отношение изменилось, и мы по-настоящему подружились. Па не раз помогал нам ценными советами, а кроме того, заметив малейшее шевеление в лесу, мимо которого мы проплывали, он тут же приказывал сбавить скорость и спросить, не хотим ли снять животное, которое тут обитает? Masinis , то есть судовой механик, дюжий дядька в синем рабочем комбинезоне на голое тело, был типичным нелюбопытным филистером. Местные красоты и экзотические дома даяков его не привлекали; он редко утруждал себя выходом на берег и все свободное время сидел на палубе рядом с машинным отделением, меланхолично выщипывая маникюрными кусачками волоски на подбородке.

Когда приходилось подолгу плыть по бескрайней реке, мы развлекали друг друга шутками. Дело это было непростое. Чтобы придумать остроту, мне требовалось несколько часов. Затем минут пятнадцать я сидел над словарем, пытаясь ее перевести. Наконец я появлялся на корме, где команда неторопливо потягивала кофе, старательно демонстрировал свое неуклюжее остроумие, но публика смотрела на меня так недоуменно, что ничего не оставалось, как вернуться и поискать более точные слова. Иногда мне удавалось донести суть только с третьей, а то и с четвертой попытки, но, когда это наконец случалось, команда заходилась громким хохотом. Смеялись скорее надо мной, чем над моей шуткой, однако ее тут же подхватывали и повторяли еще несколько дней.

Хидупа, второго механика, мы видели редко: masinis целыми днями держал его в машинном отделении. Однажды он появился на палубе бритый наголо, и пока, краснея, смущенно тряся лысой головой и, подсмеиваясь над собой, усаживался, его «шеф» подробно рассказал, как Хидупа пришлось обрить потому, что у него завелись вши.

Палубный матрос по имени Дулла, пожилой человек с сухим, изрытым морщинами лицом, почти все свободное время пытался учить нас малайскому. Как и лучшие европейские педагоги, он предпочитал метод полного погружения в языковую среду. При любой возможности Дулла подсаживался к нам и, медленно, терпеливо, отчетливо выговаривая каждое слово, рассказывал обо всем, что приходило ему в голову, — о видах и названиях традиционной индонезийской одежды, о различиях между сортами риса, о чем угодно, и всегда так пространно и обстоятельно, что через несколько минут мы полностью теряли смысл, но понимающе кивали и повторяли ja, ja .

Боцман, симпатичный юноша по имени Манап, оказался поистине бесценным помощником. Держался он незаметно, однако мы точно знали: стоит нам заметить издалека какое-нибудь животное, он непременно направит катер к берегу, а в умении обходить опасные отмели ему не было равных.

Самым деятельным членом нашей команды по-прежнему оставался Сабран. Он чистил клетки, кормил животных и людей; стоило ему найти чью-нибудь грязную одежду, он тут же бросался ее стирать. Однажды вечером я рассказал ему, что после Борнео мы предполагаем плыть на восток, на остров Комодо, чтобы посмотреть на гигантских ящериц. У него тут же загорелись глаза, а когда я спросил, не хочет ли он отправиться с нами, Сабран схватил меня за руку и, нервно сжимая ее, счастливо забормотал: «Хорошо, tuan , хорошо».

Однажды утром Сабран предложил остановиться и причалить к берегу, где жил его друг, даяк по имени Дармо; в прошлом он не раз помогал Сабрану ловить животных. Кто знает, может, он и сейчас кого-нибудь поймал и готов нам продать.

Дармо жил в крохотной, стоящей на сваях, убогой и грязной хижине. Когда мы подплыли, ее хозяин, пожилой человек с длинными слипшимися волосами, закрывавшими спину и неровной челкой спадавшими на лоб, сидел на деревянном настиле рядом со своим жилищем и задумчиво вырезал что-то из дерева. Когда мы подплыли поближе, Сабран окликнул своего знакомца и спросил, нет ли у него каких животных. Дармо медленно поднял голову, взглянул на нас и бесцветным голосом ответил: « Ja, orangutan ada ».

Я мгновенно, тремя прыжками, перескочил по бревну на берег. Дармо жестом указал на деревянную клетку, дверца которой едва держалась на полосках бамбука. Внутри на корточках сидел молодой перепуганный орангутан. Я осторожно просунул палец, чтобы почесать ему спину, но зверь с громким визгом обернулся и попытался меня укусить. Дармо рассказал, что поймал его несколько дней назад, когда объезжал свои плантации. Пытаясь вырваться, орангутан прокусил охотнику руку и поранил собственные конечности.

Сабран принялся торговаться, и в конце концов Дармо согласился уступить свою добычу за весь оставшийся у нас запас «обменного» табака и соли.

Мы перетащили клетку с орангутаном на катер. Теперь первым делом предстояло переселить его в более просторное и удобное жилище. Клетки поставили вплотную друг к другу, раздвинули прутья старой, подняли дверцу новой и гроздью бананов заманили зверя в его новый дом.

Орангутан был совсем юный, не более двух лет от роду. Назвали юношу Чарли. Первые двое суток мы его не трогали: пусть обживется. На третий день я открыл дверцу и осторожно протянул руку. Чарли грозно оскалился, обнажив желтые зубы, и попытался меня цапнуть. Я не отступался, и в итоге мне было позволено протянуть руку и почесать уши, а также внушительных размеров пузо. В награду за храбрость он получил немного сладкой сгущенки. Пополудни я снова нанес орангутану дружественный визит. На сей раз он был так любезен, что я дерзнул предложить ему слизнуть сгущенку у меня с пальца. Чарли кокетливо сложил бантиком толстые, подвижные губы и шумно слизал липкое молоко, не выказывая ни малейшего намерения меня укусить.