Дэвид Аттенборо - Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

Рыжий печник рядом с построенным гнездом

Алонцо, доверчивые и храбрые создания, очень любят людей и охотно поселяются по соседству с ними. Пеоны, то есть пастухи, отвечают им взаимностью, и подобно тому, как европейцы называют крапивника корольком, а маленькую невзрачную птаху с яркой грудкой — малиновкой, здешние крестьяне придумывают для рыжего печника множество разных прозвищ — от почтительного господин Алонцо Гарсиа до фамильярного Хуао де лос Барриос , что означает «Джонни Грязная Лужица». О добром нраве этих птиц ходят легенды. Рассказывают, что они не только всегда радуются и потому поют дни напролет, но моногамны, редкостно благонравны и трудолюбивы, при постройке гнезда работают от рассвета до заката, но свято чтут воскресенье, что свидетельствует об их исключительном благочестии.

В лощинах, на склонах холмов и на берегах ручьев мы нередко натыкались на заросли колкого растения, которое в этих местах называют карагуатой, с розеткой остроконечных листьев, из которой метра на три поднимались усыпанные плодами стебли. Эти места служили прибежищем для множества мелких ярких птиц, которые не очень любили открытое пространство.

Время от времени за пропитанием сюда прилетали длиннохвостые королевские тиранны. Они рывками переметывались от стебля к стеблю, а порой усаживались на самую верхушку особенно высокого растения и заливались звонким, ритмичным щебетом, то раскрывая, то складывая изящный раздвоенный хвост. Иногда мы встречали вдовьих тираннов — белоснежных птичек с черным кончиком хвоста и маховыми перьями траурной окраски, а несколько раз нам посчастливилось увидеть тираннов churinche с ослепительно-алым оперением, украшенным прелестными черными пятнышками на хвосте, спине и крыльях. Пеоны называют их «пожарниками», «бычьей кровью», хотя больше всего им подходит прозвище Brazita del Fuego — «маленький пылающий уголек». Всякий раз, заметив эту птичку, мы останавливались, чтобы ею полюбоваться, и сетовали, что черно-белая пленка всей ее красы не передаст.

Однако самыми изысканными обитателями кэмпа, несомненно, были нанду. Дик считал нас учеными занудами и чистосердечно недоумевал: страус как страус, зачем ему еще одно имя? Действительно, нанду очень похож на своего африканского дальнего родственника, но стоит присмотреться, и видишь, что он чуть поменьше, оперение у него не черно-белое, а пепельно-серое, а на ногах не три, а два пальца.

Мы не раз видели, как нанду грациозно, словно манекенщицы на подиуме, ступают по луговым травам. Действовавший в эстансии многолетний запрет на охоту избавил их от страха перед людьми, и они позволяли нам подъехать совсем близко, а если мы нарушали границы, нанду предупреждающе поднимали головы и, совсем как олени, испуганно озирались. Вытянутые шеи придавали им надменный вид, но большие, влажные глаза выдавали приветливый, кроткий нрав.

Нанду не умеют летать; пушистые, рыхлые крылья, вероятней всего, нужны, чтобы защитить от холода тело, покрытое только короткими кремового цвета перьями. Когда нанду распушают крылья, словно хотят укутаться, они напоминают замерзших танцоров в теплых накидках.

Нанду держатся группами, похожими на гарем: самец и вокруг него несколько женских особей разных размеров и возраста. Самец обычно покрупнее; он узнается по черной полоске вдоль и вокруг плеч; у самок полоска коричневая и более тусклая.

Если, вопреки предостережениям, мы подходили непозволительно близко, нанду в ужасе пускались наутек и, высоко подбрасывая ноги, на огромной скорости, с глухим тревожным топотом неслись по равнине. Дик рассказывал, что эта птица запросто обгоняет самую быструю лошадь и так ловко петляет, что поймать ее почти невозможно.

Как-то в болотных тростниках мы нашли ее гнездо — неглубокую, около метра в диаметре, устланную сухими листьями впадину, на дне которой в беспорядке лежало 30 огромных белых яиц, каждое сантиметров пятнадцать в длину и литр по объему. Я попытался перевести содержимое гнезда в привычные желтки с белками, и по грубым подсчетам оказалось, что перед нами — примерно 500 куриных яиц. Однако это было не самое большое гнездо. Стоит ли говорить, что одна самка столько яиц отложить не могла. Весь гарем потрудился на пользу общего дела. Приглядевшись, я заметил, что яйца немного отличаются по размеру; те, что поменьше, принадлежали более молодым особям. В прошлом сезоне один из местных жителей набрел на кладку в 53 яйца, а Уильям Генри Хадсон описывает поистине гигантскую кладку в 120 яиц.

Гнездо нанду

У меня тут же появилось множество вопросов. Я знал, что мужская особь самостоятельно выбирает место для гнезда и никому не доверяет высиживать яйца, но как самки узнают, что гнездо готово, и как они умудряются откладывать яйца не одновременно, а словно по графику, в строго отмеренный промежуток времени? Как ни печально, наблюдения за этим гнездом разгадки принести не могли: судя по температуре яиц, их не высиживал никто. Оно было заброшенным.

Три дня спустя, однако, когда мы пробирались через прибрежные заросли карагуаты, чтобы получше разглядеть churinche , прямо перед нами выскочил нанду и тут же, с глухим шумом, петляя, скрылся среди высоких стеблей. Мы поспешили за ним и через три метра увидели гнездо. Оно было почти пустое — всего два яйца. А значит, если мы начнем за ним наблюдать, возможно, посчастливится увидеть, как эта загадочная птица создает кладку.

По опыту предыдущих вылазок мы решили спрятаться в машине. Наблюдательным пунктом был выбран пологий склон почти в тридцати метрах выше гнезда: отсюда мы могли смотреть вниз, ничем не выдавая себя. Чтобы получше видеть, мы прорезали в зарослях карагуаты узкий просвет и решили расширять его постепенно, чтобы не спугнуть отца семейства слишком резкими переменами в пейзаже.

Четыре дня подряд поутру мы возвращались к нашему укрытию и, дождавшись, когда нанду покинет гнездо, срезали еще несколько стеблей. Судя по всему, птиц эти действия не пугали: каждое утро мы замечали в гнезде новое, ярко-желтое яйцо, выделявшееся на фоне потускневшей более ранней кладки цвета слоновой кости. Наконец на пятый день обзор был окончательно расчищен, и мы принялись наблюдать.

К этому времени мы довольно неплохо усвоили повадки почтенного нанду, которого между собой называли Черношеем. Рассмотреть его было непросто: серое оперение сливалось с травой и карагуатой, а шею он умудрялся складывать так, что голова пряталась в плечах. Выдавали его только блестящие глаза, но, если бы я не знал, куда смотреть, вряд ли бы их заметил. Мы понимали: ждать предстоит терпеливо и долго.