Дэвид Аттенборо - Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

Примерно полчаса мы ехали по разбитой грунтовке, потом свернули, запрыгали по торфяным кочкам среди зарослей чертополоха и наконец остановились метрах в двадцати от невысокого, совершенно лысого земляного холма, увенчанного живописной кучкой камней и хвороста. Вокруг кургана виднелась дюжина крупных нор.

«Сад камней» был произведением самих вискаш, известных маниакальной страстью к собирательству. Они не только затаскивают на вершины «своих» насыпей камни и корни, какие выкопают из нор, но приволакивают все более или менее ценное, что можно найти в окрестностях. Если пастух что-нибудь выронит по пути, он, скорее всего, найдет свое имущество в этих бестолковых, но бережно хранимых «коллекциях».

Когда мы приехали, зверьки все еще были под землей и прятались в своих лабиринтах тоннелей, так как обычно они выходят в сумерках, когда их труднее заметить.

Стояла приятная прохлада. Легкий ветерок шуршал в зарослях и обдувал наши лица. На горизонте показалась компания из четырех нанду, которые задумчиво брели в нашу сторону. Пройдя немного, они остановились, как по команде сели на голую землю, распушили крылья, опустили головы и принялись с наслаждением орошать себя дорожной пылью. Громкоголосые шпорцевые чибисы мало-помалу утихли и спрятались в своих гнездах. Огромное багровое солнце медленно уходило за линию горизонта.

Кроличья сова возле норы

Хотя строители кургана по-прежнему скрывались под землей, на поверхности кипела жизнь. На груде камней гордо, словно часовые, восседали две желтоглазых кроличьих совы в полосатых «жилетках». Они умело роют собственные гнездовые норы, но предпочитают занимать ответвления норок вискашей. Горки камней служат им удобной вышкой, с которой они обозревают окрестности и высматривают добычу — насекомых и грызунов.

Судя по всему, нора этих двоих находилась в том же холме, и теперь они, нервно подскакивая, обеспокоенно вертя головами и гневно моргая, пытались устрашить «пришельцев». Совы то и дело на всякий случай скрывались под землю, а через пару минут снова возвращались на пост и сурово глядели на нас.

Они были не единственными обитателями холма. Вокруг, в низкой траве, копошились несколько птичек, которых называют печниками-землекопами. Они гнездятся в длинных, узких тоннелях, но в кэмпе такие подземные ходы встречаются нечасто, поэтому они обычно селятся рядом с норами вискаш, в основном у входа. Как и ближайшие их сородичи — обычные печники, — землекопы каждый год строят новые жилища, но старые тоннели не пустуют: в них живут те самые ласточки, которые сейчас парили над холмом. Можно сказать, вокруг кургана вискаш была сосредоточена вся жизнь в этих местах. С приближением сумерек многочисленные птичьи постояльцы разрезвились, началось вечернее веселье, а мы терпеливо ждали, когда выйдет хозяин.

Он незаметно появился, точнее, материализовался во тьме и крупным серым булыжником уселся у входа в нору. Вискаша напоминал упитанного серого кролика, только уши немного короче и на носу — широкий черный горизонтальный мазок, полоса, как будто он испачкался, пытаясь просунуть голову в свежевыкрашенную ограду. Зверь меланхолично почесал задней лапой за ухом, энергично, сотрясаясь всем телом и показывая длинные зубы, фыркнул, после чего неуклюжими прыжками забрался на вершину холма и с хозяйским видом уселся обозревать мироздание, словно пытался понять, изменилось ли оно с тех пор, как он удостоил его визитом в последний раз. Убедившись, что вселенная в порядке, вискаша принялся совершать вечерний туалет, точнее, старательно скрести передними лапами солидное кремовое брюхо.

Чарльз неслышно выбрался из машины и, прижимая к себе камеру с треногой, осторожно, шаг за шагом, стал приближаться к холму. К этому времени брюхо было должным образом вычесано, и вискаша сосредоточился на длинных усах. Чарльз прибавил шаг: солнце садилось быстро, а в сумерках снимать невозможно. Он шел все быстрее и быстрее, вискаша невозмутимо начесывал усы и даже ухом не повел, когда Чарльз установил камеру примерно в метре от его персоны. Перепуганные кроличьи совы поспешно ретировались в заросли и оттуда гневно взирали на возмутителей спокойствия. Печники-землекопы встревоженно кружили у нас над головами. А вискаша, невозмутимый вискаша царственно восседал на фамильном каменном троне, словно позировал для парадного портрета.

Безмятежные дни в Ита-Каабо, к сожалению, подходили к концу. Уезжать не хотелось: слишком хорошо было в этих непредсказуемых и завораживающих местах. Однако ровно через две недели за нами прибыл самолет компании. Пора было возвращаться в Асунсьон. С собой мы увозили броненосцев, черепах, маленькую ручную лисичку, подаренную одним из пастухов, бесценные впечатления и многочасовой фильм о печниках и кроличьих совах, нанду, вискашах и незабвенной компании капибар.

С кривых, мощенных булыжником улиц Асунсьона открывается вид на пристань, вдоль которой впритык стоят корабли, за ней виднеется темная река Парагвай, а дальше простирается пустынная, безлюдная равнина. Она начинается на противоположном берегу реки и тянется за горизонт, 800 километров на запад, через боливийскую границу, к подножию Анд. Большую часть года это выжженная солнцем, заросшая кактусами пыльная и сухая саванна, но летом проливные дожди и сходящие с гор потоки растаявшего снега превращают ее в огромное, кишащее москитами болото. Мы решили, что оставшиеся в Парагвае дни нам необходимо провести на этой своеобразной и одновременно притягательной земле. В Асунсьоне о Чако рассказывали нам все. Одни пугали невероятными трудностями, другие утверждали, что для поездки необходимо обзавестись множеством предметов, названия которых мы слышали впервые, третьи приводили десятки разумных причин, по которым в такое дикое место ехать нельзя.

Однако все советчики сходились в одном: в Чако очень жарко. Поэтому первым делом предстояло обзавестись соломенными шляпами. За ними мы отправились в находившуюся неподалеку от пристани лавчонку, в открытых окнах которой висело множество дешевого тряпья.

« Sombreros ?» — вместо приветствия спросили мы. К счастью, на этом наши упражнения в испанском закончились, ибо хозяин лавки, молодой, но грузный небритый мужчина с огромной копной черных вьющихся волос и редкими зубами, некоторое время жил в Штатах и говорил на колоритном бруклинском наречии. Он показал нам недорогие, вполне подходящие шляпы, и мы по глупости признались, зачем они нам нужны.