Дэвид Аттенборо - Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

Не успел я порадоваться высокому темпу нашей жизни, как Андреас резко свернул вправо, на боковую дорогу, и вскоре остановился у больницы.

Он объяснил, что всю прошлую ночь выпивал с матросом, который только что вернулся из Уругвая. Его новый приятель имел неосторожность предложить девушке, которую приметил в баре, стакан тростниковой водки, но тут какой-то мужлан, что сидел с ней рядом, неожиданно вытащил длинный нож и пырнул уругвайца в живот. Матрос попал в больницу, сейчас небось мучится от жажды, поэтому Андреас к нему забежит, пока медсестры не видят, сунет под подушку пару бутылок напитка жизни — и тут же вернется. Появился он довольно скоро, но у меня было достаточно времени, чтобы сполна ощутить бремя уважения к местным обычаям.

По дороге, точнее, на широкой красноземной просеке, которая вела через лес, нам то и дело попадались огромные выбоины. Большую часть из них Андреас, резко уводя машину то в одну, то в другую сторону, благополучно объезжал и лишь изредка сбрасывал скорость. Через каждые несколько метров мы натыкались на компании солдат, которые по идее должны были ремонтировать здешние дороги. Но никто из них не работал и, как заметил Андреас, утруждать себя работой не собирается. Починили дорогу или нет, все равно им платят за труд гроши, так что гораздо выгодней нарубить дров и продавать их на дороге. Но и это занятие, судя по всему, бравых защитников не привлекало: почти все они спали вповалку под придорожными деревьями. Стояла нестерпимая жара, и я был готов сказать, что их понимаю, если бы не щелкал зубами каждый раз, когда грузовик проваливался в очередную рытвину, и не ударялся головой о кабину, когда машина подскакивала на ухабах.

В пять часов мы наконец приехали на лесозаготовку. Она состояла из всего лишь одной хижины, рядом с которой стояли огромные колеса, на которые укладывали бревна, вроде тех, какие мы видели в Иреву-куа. Сердце тревожно забилось: жив ли броненосец? Я с трудом сдерживался, чтобы не броситься к хижине со всех ног.

Внутри было пусто — ни людей, ни броненосца, ни других зверей в клетках. Однако в хижине явно кто-то жил — висела старая рубаха, стояли три до блеска начищенных топора, у бревенчатой стены сохла эмалированная посуда, тускло поблескивало зеркало огромного шкафа, в углу виднелся пустой гамак. Скорее всего, обитавший здесь немец работал неподалеку в лесу. Мы зычно аукнули, Андреас нажал на клаксон, раздался оглушительный рев, но никто не ответил. Ничего не оставалось, как понуро сесть рядом с хижиной и кротко ждать.

В 6 вечера на дороге показался всадник. Это был долгожданный немец. Я бросился к нему навстречу.

« Tatu carreta? » — спросил я нетерпеливо.

Он посмотрел на меня, как на безумца, — и я понял, что сегодня гигантского броненосца нам не найти.

Сэнди подробно рассказал ему, что нас сюда привело, и после короткого обмена репликами картина прояснилась. Она была весьма печальной. Неделю назад в хижине появился некий поляк, который работал у немца, следил за добычей леса на дальней вырубке. За ужином он рассказал, что встретил индейца, который с восторгом описывал деревенское праздничное застолье, где главным блюдом был гигантский броненосец. Поляк никогда не видел такого зверя и, вернувшись на вырубку, попросил индейцев его показать. Разговор случайно подслушал Акуино, который как раз в это время приехал из Консепсьона за новой порцией бревен. Просьба поляка смешалась в его мозгах со слухами о странных британцах, которые бродят по Асунсьону в поисках броненосцев. Не раскрывая своих планов, он вернулся с грузом в Консепсьон, оттуда повез бревна в Асунсьон, где заглянул в известное нам туристическое агентство и, чтобы набить себе цену, заявил, что поймал tatu carreta . Сейчас он, должно быть, возвращается и тешит себя мечтами о том, как за гроши выторгует у поляка броненосца, а потом, в Асунсьоне, за круглую сумму всучит его нам. Я чуть ли не плакал, но немцу казалось, что все это очень смешно: не только потому, что нашлись чудаки, готовые припереться в такую даль за какой-то зверюшкой, но и потому, что своим появлением мы разрушили коварные планы на нас заработать.

Хозяин достал бутылку виски, пустил ее по кругу и с воплем « Musik! » извлек из шкафа громадный аккордеон. Андреас был счастлив, они вдвоем затянули дурными голосами « O sole mio », а я уныло сидел в углу. Около 10 вечера Андреас наконец согласился отправиться в обратный путь. На прощание мы пообещали немцу щедро заплатить за гигантского броненосца, если его вдруг поймают, подробно рассказали, как за зверем ухаживать, и оставили две банки бараньих языков и банку сгущенки.

На следующий день, когда мы вернулись в Асунсьон, я почти успокоился и лишь изредка досадливо думал, что Акуино обвел нас вокруг пальца, но по мере того, как рассказывал Чарльзу историю наших странствий, они показались мне очень забавным приключением. Зверя мы так и не увидели, зато встретили человека, который нанял дровосека, который встретил индейца, который ел броненосца… Ну да, вышла промашка, но особо расстраиваться не стоит. К тому же размер вознаграждения, о котором немец через поляка сообщит индейцам, возможно, убедит их, что ценность гигантского броненосца не сводится к нескольким килограммам жестковатого мяса, и, кто знает, вдруг они поймают его специально для нас.

Однако я чувствовал, что Чарльза мое красноречие не убедило.

Наутро после нашего с Сэнди возвращения из Консепсьона мы погрузили аппаратуру в грузовик и всей компанией отправились в аэропорт, чтобы лететь в Чако. Как ни старались мы запихнуть свое добро в крохотный самолет, пришлось смириться с тем, что весь багаж не поместится и что-то придется оставить. После некоторых колебаний решили: пусть это будет ящик с продуктами, тем более что фермер, у которого мы предполагали жить, заверял по радиосвязи, что нас прокормит, и не было нужды привозить запасы чего бы то ни было. Как же мы потом жалели о своем легкомыслии!

Самолет взлетел, покружил над Асунсьоном, за городом на востоке промелькнули зеленые холмы, апельсиновые рощи и поместья — сельская провинция, где живет примерно две трети населения Парагвая. Мы повернули на запад, пролетели над поблескивающей на солнце широкой коричневой лентой реки — и впереди открылся Гран-Чако. Его суровый ландшафт был совсем не похож на идиллические пейзажи противоположного берега. На много километров вокруг — никаких признаков человеческого жилья. Выжженную землю прорезала извилистая, причудливо петляющая река; пытаясь прорваться напрямую, она отсекала от себя собственные излучины и со временем, всеми забытые, они превращались в заросшие тиной, застоявшиеся озера. На карте эта река заслуженно называлась Конфузо. Кое-где мелькали тощие пальмы. Разбросанные по бескрайней, иссушенной солнцем равнине, сверху они были похожи на булавки, воткнутые в зеленый выцветший ковер. На всем обозримом пространстве не было ни построек, ни дорог, ни лесов, ни озер, ни холмов — ничего, кроме безжизненной, безликой пустыни. Когда мы садились в самолет, я заметил у пилота на поясе два больших пистолета и плотно набитый патронташ. Что ж, вполне возможно, наши знакомые в Асунсьоне были правы: Чако действительно малоподходящее для жизни, коварное место.