Дэвид Аттенборо - Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

« Tatu naranje , — сообщил Спика. — Portiju ».

Он облизнулся с видом крайне голодного человека.

От Фаустиньо я знал, что последнее слово приблизительно переводится как «вкусная еда».

На смеси испанского, гуарани и языка жестов Спика объяснил, что tatu naranje , то есть оранжевые броненосцы, в изобилии водятся в окрестностях. Живут они в монте, выходят в основном ночью, но иногда вылезают и днем. Ловушки для них не нужны: если уж нашел броненосца, его запросто можно поймать голыми руками.

От Спики мы узнали, что в окрестностях живут и другие армадиллы. Наш новый знакомый называл их tatu podju , то есть «желтолапые тату», но понять из его путаных объяснений, что это за зверь, я не мог. Однако теперь мы точно знали: в этих местах живут по меньшей мере два вида, которых мы пока не встречали, и на следующий день мы отправились на поиски. Честно говоря, я сомневался, что броненосца можно увидеть при свете дня, но хотел, по крайней мере, познакомиться с ландшафтом, изучить окрестности, чтобы не блуждать в темноте, когда придется выходить ночью.

Но Спика оказался прав. Не успели мы проехать два километра, как увидели, что всего в нескольких метрах от нас высохшее болото пересекает броненосец. Сэнди придержал мои поводья, я спрыгнул с лошади и поспешил за зверьком. Он оказался довольно крупным — больше полуметра в длину, желтовато-розовый панцирь покрывали редкие длинные волоски, а ноги у него были такие короткие, что трудно было представить, будто он, даже если захочет, способен пуститься наутек. Вот и ловить его сразу я не стал, а потрусил рядом: хотелось посмотреть, что он будет делать. Зверь на миг остановился, поднял на меня крохотные, заросшие щетиной глазки и покатил дальше, громко хрюкая себе под нос. Вскоре он наткнулся на яму в земле, спустился в нее, принялся энергично рыть, выбрасывая передними лапами крупные комья земли, и через несколько секунд почти скрылся под землей. Видны были только задние лапы и хвост. Я решил, что пора его ловить. Броненосец не догадывался о моих намерениях, ускользнуть ему было некуда, и я без особого труда вытащил его за хвост. Зверь шумно пыхтел, возмущенно хрюкал и разводил передние лапы, словно плыл брассом.

Мы принесли его домой. Тут же появился любопытный Спика, чтобы назвать нашу добычу.

«Тату подху», — одобрительно произнес он. Зверя так и прозвали — Подху. Это был шестипоясной, или волосатый, броненосец; в Аргентине их называют peludo [22] Ворсистый, волосатый ( исп .). . Хадсон восхищенно описывал этих животных, которых считал самыми неприхотливыми обитателями пампы. Более всего поразила меня история о том, как броненосец расправился со змеей. Он забрался на злобно шипящую рептилию и принялся раскачиваться на ней взад-вперед, пока зазубренным панцирем не распилил ее пополам. Змея извивалась, тщетно пыталась ужалить своего мучителя, а когда испустила дух, гордый победитель принялся поедать ее, начиная с хвоста.

Каждый день мы исследовали окружающие пространства. Иногда, вместе с Фаустиньо или пастухами, объезжали окрестности верхом. Я, как примерный ученик, старался подражать местному стилю верховой езды, разительно отличавшемуся от принятой в Англии довольно расхлябанной манеры: здешние всадники как влитые сидели в подбитых бараньей шкурой седлах, казалось, они сливаются с лошадью. Поначалу мы добросовестно напяливали на себя весь приобретенный в Асунсьоне гардероб настоящего ковбоя — бомбачо, сапоги для верховой езды, кожаные гетры и пояса, но постепенно от него отказались. Свободные, мягкие, продуваемые ветром бомбачо прекрасно подходили для верховой езды, но, когда мы спешивались и шли через заросли, они цеплялись за все встречные шипы. Сапоги после первой же прогулки по болоту скукожились так, что ходить в них я не мог. В облегающих кожаных гетрах было жарко, а роскошный пояс хоть и придавал нам ковбойский вид, но наматывать его надо было так туго, чтобы он выполнял свою функцию, что я решил от него отказаться, даже если «мои кишки будут болтаться по округе». Единственным по-настоящему полезным приобретением оказались пончо — мы подкладывали их на седла.

В другие дни мы гуляли пешком. Ближайший участок монте начинался сразу за деревней и тянулся на несколько километров к северу, к берегам соленой ленивой реки Монте-Линдо. Местами равнина была почти непроходимой. Лианы плотно оплетали гигантские кактусы, колючие кусты и низкорослые пальмы, земля под ногами была усеяна мясистыми розетками карагуаты. Иглы, колючки, шипы рвали одежду, вонзались в парусиновые туфли, впивались в плоть.

Кое-где над зарослями колючек поднимались деревья — квебрачо и бурзера, которую здесь именуют palo santo — « священный жезл», а в некоторых местах на заброшенных лужайках из пучков жестких трав торчали одинокие кактусовые стволы.

Некоторые птицы, что жили здесь, явно были одержимы манией гнездостроительства и сооружали вызывающе огромные особняки. Как-то, выйдя на поляну, где росло с дюжину чахлых колючих деревьев, мы обнаружили в их верхушках небрежно сложенные из сухих веток и прутьев копны величиной в два футбольных мяча. На самом верху гнезд сидели их создатели — маленькие, чуть больше дрозда, невзрачные пичуги и во все горло щебетали под безжалостно палящим солнцем. Сэнди называл их leñateros , то есть «собирателями хвороста». Казалось, строительство здесь не заканчивается никогда. Они не были мощными летунами, но были крайне самонадеянны и выбирали ветки и прутья, которые не рискнули бы поднять куда более крупные птицы. Мы не раз видели, как они, изо всех сил взмахивая крыльями, тащат ветки вдвое больше их самих. Иногда им не хватало сил, чтобы долететь до гнезда, ноша падала, застревала в траве, и в конце концов под каждым гнездом собирался значительный запас первоклассного хвороста, за что эти птицы и получили свое прозвище.

Однако самое большое гнездо мы обнаружили в узловатых ветвях одиноко стоящей на краю монте сухой бурзеры с побелевшим от солнца голым стволом. Огромные, похожие на копны кукурузных стеблей сооружения из палочек, ветвей и прутьев принадлежали зеленым, с серыми щеками и брюшком калитам, или попугаям-монахам; они примерно в два раза крупнее волнистых попугайчиков. Обычные попугаи селятся в стволах деревьев, в округлых термитниках или муравьиных гнездах, реже — в норах. Калиты, в отличие от них, строят не «общежития», а заметные издалека многоквартирные жилища с отдельным крыльцом и входом для каждого семейства.

Попугаи-монахи невероятно трудолюбивы. При этом, как выяснилось, у них существует разделение труда: одни улетают на поиски свежих прутиков или веток, другие тем временем тащат у соседей все, что плохо лежит. Работа не прекращается ни осенью, ни зимой: когда весь год живешь в доме, постоянно требуется что-нибудь чинить, но тщательней всего жилища подновляют накануне брачного сезона. Заботливые родители расширяют гнезда, чтобы удобнее было выкармливать потомство. Подросшие птенцы нередко обустраивают собственные «квартиры» рядом с родительским домом, постепенно колония разрастается и может достичь огромных размеров, если, конечно, ее не снесет ураганом.