Дэвид Аттенборо - Путешествия на другую сторону света

«Гриффин, — сказал он, пожав мне руку. — Простите за шум. Мои ребята немного взволнованы, потому что вы первые европейцы, которые пришли сюда с тех пор, как я здесь. Думаю, они считали, что есть только я, и они, вероятно, очень расстроены тем, что есть еще парочка».

Табибуга была творением Барри Гриффина. Он прибыл в долину главным образом затем, чтобы успокоить враждующие племена, и поэтому решил создать свой патрульный пост посреди наиболее беспокойного региона, который находился не на равнине в нижнем течении Джими, а высоко среди гор и оврагов неподалеку от вершины долины, в нескольких километрах от самой реки. Чтобы создать подходящую ровную площадку в этой холмистой стране, на склоне хребта он расчистил широкую платформу шириной в 100 метров. Она стала плацем. Рядом с ним находился офис Барри, зал суда, в котором он отправлял правосудие, и магазин с ножами и топорами, тканями, бусинами, краской и ракушками. Внизу располагались жилища его туземного персонала, огороды, загоны для свиней и коз, а также дом для больных ( house-sick ) — крошечная больница, которой управляли два местных санитара. На гребне хребта, под высокой сосной, располагался его собственный дом с видом на станцию, построенный так близко к краю, что уборная нависала над ним и держалась на сваях — служившее душем брезентовое ведро было расположено удобно, потому что вода просачивалась прямо через рыхлый плетеный тростниковый пол и стекала вниз по склону.

Помимо ванной комнаты, его дом состоял всего из одной большой комнаты с окнами без стекол, закрытыми ставнями, и летней кухни, соединенной с главным зданием коротким крытым проходом. Все внутри было устроено безукоризненно. Журналы были сложены в аккуратные стопки в зависимости от даты выпуска, типа и того, были ли они прочитаны или нет. Сапоги у двери выстроены в четкую линию. Одеяла на походной кровати в углу были аккуратно сложены и накрыты вышитым покрывалом. На столе стояла только ваза с лесными цветами. Нигде не было видно бытовых домашних безделушек, которые скапливаются у большинства людей. Это был дом человека, любящего чистоту.

Сам Барри был высоким и стройным, с коротко стриженными черными волосами. Пока мы вежливо разговаривали в его доме, я не мог по его лицу понять, доволен ли он или раздражен нашим прибытием. Он говорил тихо и почти не шевелил губами. Отрывистым приказом он подозвал своего слугу, который вошел с тремя бутылками пива на подносе. Они были сварены в Австралии, и здесь, в Джими, они ценились как бутылки лучшего шампанского в Лондоне. Когда мы пили, он, казалось, расслабился.

«Ну, — сказал он, — я удивлен встрече с вами и чувствую облегчение. Все, что я узнал по радио из Хагена, — то, что вы орнитологи и снимаете фильмы, что показалось мне странной смесью, и я не знал, ждать ли голливудских типов в кричащей одежде и очках в роговой оправе или пожилых бородатых парней с сачками для ловли бабочек. Приятно видеть, что вы ни те ни другие. В любом случае пойдемте есть».

Помимо хлеба и картофеля, ужин полностью состоял из консервов — языков ягнят, побегов спаржи и фруктового салата, — и, хотя Барри отзывался о них пренебрежительно, он явно залез в тщательно припрятанные запасы роскошных товаров, чтобы приготовить этот ужин. Я тревожился о том, чтобы не злоупотреблять его гостеприимством, и предложил разбить лагерь дальше на хребте. Барри тихо ответил, что, если нам угодно, он устроит нам ночлег в доме, и когда наступила ночь, снова пришел слуга и поставил еще две походные кровати с одеялами.

На следующий день за завтраком мы спросили Барри о райских птицах. Он не был настроен оптимистично.

«Сомневаюсь, что местные жители принесут вам райских птиц или многое расскажут вам о деревьях, на которых они танцуют. Они довольно ревнивы и скрытны в отношении своих птиц. Если у кого-нибудь на его земле есть дерево для танцев, то все птицы, которые к нему слетаются, считаются его собственностью, даже если они пролетают над чужой землей. Он может наблюдать за молодой птицей несколько лет, ожидая, пока у нее отрастут перья, так что он очень расстроится, если кто-то другой успеет подстрелить ее раньше его, когда перья уже находятся во всей красе. Из всех дел, которые мне приходится пытаться рассматривать в местном суде, самыми проблемными и кровопролитными являются ссоры по поводу земли, женщин и райских птиц — не обязательно в таком порядке. Так что, как вы понимаете, они не любят, когда незнакомцы знают, где находятся деревья. Тем не менее я попросил лулуая станции прийти сегодня утром и попробую убедить его рассказать вам что-нибудь».

Когда пришел лулуай, он встал в дверях и почтительно кивнул, когда Барри быстро заговорил с ним на пиджине. «Если вы пойдете с ним, — сказал мне Барри, — он покажет вам дерево для танцев».

Я последовал за лулуаем по скачкообразно спускающейся грязной тропе от дома через плац и лежащую за ним маленькую деревню. Вскоре здания станции были далеко позади. Мы шли по густому лесу — влажным зарослям деревьев и ползучих растений, перемежающихся элегантными папоротниками. Наконец мы подошли к гигантскому фиговому дереву, которое возвышалось над окружающим его бушем. На его массивном морщинистом стволе была вырезана лестница с насечками. Должно быть, они были сделаны уже давно, так как их края смягчились и скрылись за отросшей корой. Посмотрев вверх, на ветви, я увидел грубую деревянную хижину на высоте 12 метров над землей. Лулуай с помощью жестов и пиджина объяснил, что птицы прилетают потанцевать на ветке в нескольких метрах от хижины. Когда приходит время, ночью он забирается в укрытие и ждет до рассвета с луком и стрелами наготове. С восходом солнца самец прилетает на ветку и начинает свое представление. Тогда один звук спущенной тетивы лука превратит напыщенный и яркий фонтан перьев в неподвижный окровавленный труп.

Я с трудом забрался на ствол, цепляясь за свисающие жилистые побеги, и увидел ветку, на которой танцевали птицы. Она недавно использовалась, поскольку кора была очищена от побегов, и на ней были следы свежих царапин. Учитывая возраст насечек внизу, было ясно, что засада используется уже много лет. Здесь, должно быть, были убиты целые поколения птиц.

Листва фигового дерева была настолько пышной, что ни с земли, ни, как я понял потом, из самой засады невозможно было ясно рассмотреть место, где танцует птица. Этого было достаточно, чтобы прицелиться из ружья, но не для камеры. Здесь мы снимать не сможем, даже если какие-то птицы остались в живых, чтобы потанцевать.

Когда я спустился, я спросил у лулуая, бывают ли на дереве еще птицы с перьями. Он покачал головой. Возвращаясь на станцию, мы прошли мимо его хижины. Он оставил меня на мгновение, заполз в хижину и вернулся с сухой шкуркой райской птицы. Сквозь ее клюв была продета ветка бамбука, чтобы на головном уборе ее можно было закрепить головой вниз, а великолепными перьями — вверх. Он подстрелил ее неделей ранее на фиговом дереве.