Дэвид Аттенборо - Путешествия на другую сторону света

Крупномасштабных попыток заселения страны никогда не предпринималось, и, хотя на умеренном юге континента выросли крупные города, а холмистые пастбища освобождены от аборигенов для крупного рогатого скота и овец, Арнем-Ленд и его народ по большей части были предоставлены сами себе. В результате именно здесь осталось больше аборигенов, чем где-либо еще в Австралии, и здесь они ощущали наименьшее принуждение к изменению своего образа жизни и приспособлению к жизненным условиям, продиктованным белыми. Да и возможностей для этого здесь было меньше. В 1931 году, когда сознание австралийцев наконец-то пробудилось из-за трагической истории первых обитателей континента, весь Арнем-Ленд был объявлен резервацией аборигенов. Торговцы и старатели могли путешествовать по его долинам, охотники на крокодилов могли плавать по его рекам, только если у них были специальные разрешения, а их не выдавали всем подряд.

Мы запросили такое разрешение, когда были в Дарвине, и нам позволили посетить Манингриду. В этом поселении мы вернее всего могли найти живопись, выполняющую свою первоначальную племенную функцию. Это поселение было создано совсем недавно и открыто Государственным департаментом социального обеспечения всего два года назад, и поэтому аборигенов там пока еще мало затронул европейский образ жизни. Кроме того, это было единственное поселение, в котором не было миссионера. Если живопись выполняла какую-либо ритуальную функцию, то присутствие мужчины или женщины, посвятивших себя отлучению аборигенов от их племенных религий, неизбежно должно было исказить природу их искусства.

Никто еще не добирался до Манингриды по суше. Небольшое судно доставляло туда запасы каждые несколько недель по морю, но самым удобным способом добраться был перелет. Поэтому мы арендовали маленький однодвигательный самолет, который должен был прилететь за нами из Дарвина и доставить туда. Когда мы вылетели из Нурланджи, пилот развернул маленькое судно и низко пролетел над болотами, чтобы мы могли в последний раз увидеть район, в котором мы снимали эти несколько недель. Когда мы приблизились, точки, которыми были испещрены сверкающие кофейного цвета лагуны, расправили свои черные и белые крылья и, казалось, внезапно раздвоились, отделившись от своих быстрых черных теней. Мы снова сделали вираж, чтобы оставить гусей в покое, и направились на восток над Арнем-Лендом.

Теперь было легко понять, почему эта жестокая, опустошенная солнцем местность так долго отталкивала поселенцев. Голые плато из песчаника, глубоко прорезанные оврагами и отмеченные длинными прямыми разломами, бесконечно тянулись впереди. Когда мы с гулом проносились над ними, я развлекался, пытаясь придумать маршрут, по которому можно было бы проехать в упряжке лошадей или даже на грузовике. Каждый раз, когда я прослеживал глазами долину, явным образом направленную на восток, где движение казалось сравнительно простым, она внезапно заканчивалась диким обрывом или петляла под прямым углом к направлению, по которому я хотел идти. Это было похоже на детскую печатную головоломку, которая предлагает тебе карандашом проложить путь через лабиринт и добраться до сокровищницы в центре — если не считать того, что здесь не было маршрута без препятствий и видимых следов какого-либо сокровища. Как часто бывает в головоломках, наименее трудный путь к Манингриде для земного путешественника явно был самым длинным — путешествие вдоль побережья на лодке.

Пилот наклонился через плечо и крикнул мне: «Если бы двигатель сейчас вышел из строя, что бы мы сделали, как вы думаете?»

Я посмотрел на ландшафт, ужаснувшись от этой мысли.

«Разбились?»

«Направились бы к тому маленькому участку земли, — закричал он, указывая вперед на мелкий открытый прямоугольник земли, относительно свободный от буша, но окруженный скалами. — Мы на достаточной высоте, чтобы добраться до него даже без двигателя, и я думаю, что он достаточно большой для того, чтобы я смог посадить самолет, хотя как, черт возьми, нас могли бы подобрать, я не знаю. Всегда старайтесь запоминать такие места во время сухопутных путешествий. Это утешает».

Мы с гулом двигались дальше. Теперь внизу были только беспросветные скалы. Я постучал его по плечу:

«А что бы вы сделали, если бы он вышел из строя сейчас?»

Он вдумчиво посмотрел по обе стороны. «Молился», — крикнул он.

Всего через час полета мы увидели побережье. Пилот указал на реку, которая извилисто петляла в дельте. На ее отдаленном берегу мы увидели трогательно маленькое скопление зданий, похожих на игрушки, которое казалось карликовым на фоне окружающей дикой природы. Это была Манингрида.

Пять лет назад, когда корабли Департамента социального обеспечения пристали к берегу в устье реки Ливерпуль, перед ними не было ничего, кроме мангровых зарослей. С тех пор каждые несколько недель по побережью из Дарвина, расположенного в 556 километрах, сюда доставлялись строительная техника и мешки с цементом, тракторы и запасы еды. Чтобы работать в монашеской изоляции, сюда приехали бригады плотников и каменщиков. Они уже завершили строительство школы, больницы, общественных столовых, складов и жилых помещений для персонала. Сады, плац и футбольное поле уже были расчищены, и австралийский флаг развевался на высокой мачте.

Люди, на благо которых велась вся эта работа, разбили лагерь на окраине станции. Некоторые из них соорудили простые шалаши из коры вдоль края длинного изогнутого пляжа. Это были гунавиджи, племя, которое редко далеко уходило от моря. Мужчины умели делать выдолбленные парусные каноэ и использовали их, чтобы ловить черепах и баррамунди, женщины ежедневно искали ракообразных и крабов вдоль края рифов во время отлива. С другой стороны станции, среди густых беспорядочных зарослей эвкалипта жило другое племя — бурада. В отличие от гунавиджи они мало знали о море и обычно жили в глубине материка, собирая корни и охотясь на бандикутов и валлаби в холмистых жарких зарослях кустарников.

Некоторые из них были одеты в старую европейскую одежду, но многие мужчины были голыми, если не считать набедренных повязок — простых квадратных кусков материи, проходящих между ног и завязывающихся на бедрах. У них был блестящий эбеновый черный цвет лица, самый интенсивный из всех, что я когда-либо видел. У них были настолько тонкие конечности, что казалось, что они недоедают, но на самом деле эта худосочность типична для некоторых аборигенов. Их волосы были не кучерявыми, как у некоторых других народов в Новой Гвинее и западной части Тихого океана, а шелковистыми и вьющимися.

В тот день Мик Айвори, управляющий, показал нам окрестности. Он подчеркнул, что Манингрида — далеко не благотворительная организация, хотя управление ею явно стоит правительству немалых денег. Абориген, который присоединяется к поселению, должен работать, а здесь дел хватает всем. Можно пилить бревна сизого каллитриса на лесопилке, готовить бетонный раствор для европейских строительных бригад, которые еще возводили новые здания, помогать в садово-огородном хозяйстве, где под струями разбрызгивателей росли азимины, бананы, помидоры, капуста и дыни, расчищать новые участки и засеивать их травой. Айвори надеялся, что скоро там можно будет пасти скот. Девочки могли помогать в больнице, женщины — работать на кухнях, а старики — рубить ветки для растопки. Взамен каждый работающий получал зарплату и вместе с членами своей семьи регулярное питание. На заработанные деньги можно было купить в местной лавке чай, табак, муку и ножи. Дети имели возможность посещать школу. По завершении строительства большинство семей въедут в собственные деревянные домики. Всем жителям поселения оказывалась медицинская помощь. В медпункте работали две медсестры из Европы под наблюдением врача, прилетавшего сюда из Дарвина один раз в две недели. В случае острой необходимости он мог прибыть через несколько часов после вызова. Тяжело заболевших доктор перевозил на самолете в больницу Дарвина.