Дэвид Аттенборо - Путешествия на другую сторону света

Многие его композиции были очень детализированными — мозаиками фигур, окруженными геометрическими символами моря и песка, облаков и дождя. В них не было перспективы. Композицию со множеством густо расположенных объектов можно было рассматривать по-разному, а если на изображении присутствовали человеческие фигуры, у всех их, как правило, были различные позы.

Магани и Джарабили за работой

Но хотя его картины были простыми и элементарными, они были бесконечно интересны. Его ограниченная палитра диктовала тонкую гармонию цвета, а строгая бережливость символов придавала им достоинство и силу. На наш взгляд, картины обладали необычной красотой.

Каждый человек, которого мы спрашивали, с готовностью соглашался с тем, что он художник. Людей, казалось, удивляло, что нам кажется, что человек может не быть художником. Впрочем, они получали удовольствие от самого процесса занятий живописью, а не от ее созерцания, так как немногим, кажется, доставляло удовольствие разглядывание работ других людей. Когда распространилась новость о том, что мы интересуемся рисунками, многие принесли нам свои картины на коре. Но немногие из них могли сравниться с работами Магани. Никто не рисовал с таким умением, воображением и усердием, как он.

Магани и наполовину готовая картина

Я спросил Магани, почему он рисует. Он был озадачен этим вопросом. Сначала он просто ответил, что мы попросили его это делать. Но он рисовал до того, как мы приехали в Манингриду. Почему? Потому что Мик Айвори давал ему деньги за картины на коре, и на них он мог покупать табак в магазине. Какое-то время это был единственный ответ, который мне удавалось получить от него. Но он не мог быть единственным, поскольку Магани и его народ, насколько мы знали по наскальным рисункам и записям первых исследователей, рисовали задолго до того, как белые люди пришли сюда, чтобы купить эти картины. «Мы всегда делали», — неизменно отвечал Магани.

Когда он закончил картину на большом куске коры, работу над которой мы фотографировали на каждом этапе, мы сели вместе, и я попросил его один за другим объяснить образы. В центре рисунка располагались два вытянутых изображения с короткими ответвлениями. Внутри они были разделены на квадратики, заштрихованные белыми, желтыми и красными линиями.

«Это деревья, а внутри сладкий мед», — сказал Магани. Дикий мед, которым заполнен пустой ствол дерева. Детали были неважны для главной концепции, и поэтому ветки были значительно уменьшены в размерах. С одной стороны от деревьев Магани нарисовал трех человек: «Этот парень с топором, плетеным мешком рубит дерево, достает мед… Этот мужчина с копьем убивает собаку динго… Две женщины и мужчина делают огонь, потом лягут спать». Над ними были нарисованы гоанна, геккон и ящерица с красными лоскутами кожи, торчащими из шеи. «У него большие уши», — указал Магани. Это была плащеносная ящерица, великолепное создание, которое мы видели рядом с Нурланджи, с большими полотнами кожи, обернутыми вокруг шеи, которые она может поднимать, как гофрированный воротник елизаветинских времен.

На другой стороне от дикого дерева с медом я увидел символ, который меня озадачил. Это был длинный прямоугольник, заштрихованный в центральной секции и покрытый широкими полосками красного, желтого и белого с обоих концов. Фигура человека наклонилась над одним концом, его лицо касалось прямоугольника. Под ним были нарисованы две другие фигуры, одна из которых танцевала, а другая, по-видимому, била двумя палками друг о друга, как часто делают певцы, чтобы задать себе аккомпанемент ритмом. Я указал на прямоугольник: «Что это?»

До сих пор Магани отвечал громко и без колебаний. Теперь он наклонился и прошептал мне на ухо имя, которое я не знал.

«Почему ты говоришь так тихо?» — прошептал я в ответ.

«Если мы говорить громко, молодой мальчик, женщина могут услышать, как я говорю имя».

«Почему они не должны слышать?»

«Это секрет. Это дело. Бог сделал его».

Я понятия не имел, о чем он говорил. Очевидно, это было связано с ритуалом и темой, не подлежащей обсуждению перед непосвященными мальчиками или женщинами. Но был ли это физический объект, или дух, или и то и другое, я не знал.

«Где он?»

«В буш».

«Магани, я не женщина, я не мальчик. Я могу видеть».

Магани пристально посмотрел на меня и почесал свой нос. «Хорошо», — сказал он.

Этот образ на коре должен был открыть нам, какое побуждение сильнее всего влияло на Магани, какая величайшая сила заставляла его проводить свои дни за рисованием.

Магани целенаправленно шагал по бушу. Он шел прямо, слегка откинув назад бедра, его руки болтались, голые ноги бесчувственно наступали на ветки и колючки. Рядом с лагерем бурада заросли были испещрены тропинками, но чем дальше мы шли, тем уже они становились, и вскоре мы оказались в части буша, которая, несомненно, была практически непосещаемой. Почти через километр мы пришли к большому шалашу из веток. Перед ним сидел Джарабили. Он ничего не делал. Просто сидел скрестив ноги и смотрел вперед. Когда мы приблизились к нему, он явно очнулся и повернул к нам свой тлеющий взгляд. Магани быстро поговорил с ним на языке бурада, а затем они оба зашли в шалаш. Они вынесли священный объект, покрытый картинами, который должен был использоваться в церемониальном ритуале.

Выяснение природы церемонии и связанного с ней мифа было долгим и медленным процессом. Каждый день мы говорили об этом, и я записывал, что Магани сказал мне. Я понял, что этот миф существует в различных формах повсюду в этой части Австралии. Было записано много различных его версий, но, слушая Магани, я старался забыть все, что читал о рассказах других людей, и слушать только его. Я старался не задавать наводящие вопросы и не искать у истории стройного сюжета, а также не требовать, чтобы у происходящего были причины, и не связывать события в логическую цепочку действий и последствий, как того просят наши собственные вымышленные рассказы. Наши мифы, в их первоначальной форме, редко обладают явной логикой. Когда мы впервые узнаем их, мы принимаем их беспрекословно как вереницу фактов, сменяющих друг друга. История о том, что змея склонила женщину-прародительницу съесть яблоко и тем самым отняла у человека дар бессмертия и обрекла его на смерть, столь же лишена логики, как и история Магани.

Было также ясно, что, даже тщательно записав все события, о которых упоминал Магани, я вряд ли смогу до конца понять их, потому что для него вся история имела особый смысл. Мифы, рожденные нашей культурой, кажутся мне не более чем забавной аллегорией. Для Магани же легенда была историей его народа и родных краев, исполненной такого мистического страха и благоговения, что даже имя главного персонажа не должно было слетать с уст в присутствии непосвященных.