Дэвид Аттенборо - Путешествия на другую сторону света

Он забрался в машину.

«Джек, я хотел спросить, можем ли мы как-нибудь приехать навестить тебя».

«Не думаю, что стоит это делать, — сказал он. — Никогда не угадаешь, в каком я настроении».

Он включил зажигание, мотор астматически закашлял и захрипел. Скрипач высунулся из окна: «Если вы не привезете с собой камеры или записывающие устройства, думаю, все будет нормально. До скорого».

Он отпустил сцепление, грузовик тронулся с места и уехал.

Мы приняли приглашение на следующий день. Мы отыскали хижину на краю прекрасного биллабонга в форме полумесяца, где жили пеликаны, цапли, утки и какаду. Когда мы приехали, Джек был занят в хижине и какое-то время не говорил и не реагировал на наши крики приветствия, оставаясь внутри. Он как будто готовил себя к испытанию. Когда он наконец появился, он был внимателен и вежлив и предложил нам коробки, на которых можно было сидеть. Однако, как только мы сели, он снова исчез в доме. Через открытые окна без стекол я увидел, как он неподвижно стоит, держа в руках скрипку, и смотрит на нее. Через добрых минуты две он нежно положил ее в футляр и медленно закрыл крышку. Когда он снова вышел, я спросил его, можем ли мы посмотреть инструмент.

«Я бы этого не хотел», — сказал он тихо.

Мы поступили так, как нас просили, и не взяли с собой камеры и записывающие устройства. После того как мы поговорили некоторое время, я снова поднял тему музыки. «Почему бы миру не знать, что на Северной территории живет многообещающий скрипач? — заметил я шутливым тоном. — Кто знает, может быть, из вас выйдет звезда».

Джек наклонился вперед и со страстью ответил: «Я уже испытал славу, к которой стремился. Сорок лет назад я выступал в театрах на севере Англии с актерами, которые сейчас известны по всему миру. Мне ничего подобного не нужно».

На мгновение я испугался, что оскорбил его. Он встал на ноги и взял эмалированную кружку, которая сушилась на импровизированном столе из эвкалипта.

«Люди называют нас чудаками, знаешь ли, — с горечью сказал он. — Ну, они правы. Думаешь, старина Малл и Роджер счастливы, не так ли? Так они тебе сказали, да? Ну, они не говорят правду. Они такие же чудаки, как и я. Большую часть времени они так же несчастны, как и я. Но человек приходит сюда по той или иной причине, остается и, прежде чем узнать, что случилось, оказывается на том этапе, когда уже не может изменить свой образ жизни, даже если бы захотел».

Он повесил кружку на гвоздь рядом с эмалированной тарелкой с отверстием на краю, которая висела на другом гвозде.

«Пора вам уходить, парни», — сказал он и снова исчез в своей хижине.

Проведя в Борролуле половину планируемого времени, я поехал в магазин купить еды. «Поммис, есть ли среди вас кто-то по имени Лагос или что-то в этом роде? — спросила женщина за прилавком. — Парень, болтающий по радио Дарвина, посылает ему сообщения по всей Северной территории. Мой приемник барахлит, и я не уловила подробности, но это срочно».

Нам понадобился почти целый день, чтобы связаться с Дарвином. Когда нам это удалось, мы узнали плохие новости. Один из членов семьи Чарльза был очень серьезно болен, и он должен был немедленно вернуться в Лондон. Мы арендовали самолет по радио Таса Фестинга. Он прибыл на следующий день. Оставив Тасу машину и багаж, мы все вернулись в Дарвин. Всего за два с половиной часа мы пролетели расстояние, которое с трудом покрыли на машине за два дня. В ту ночь мы с Бобом проводили Чарльза на борт реактивного самолета. Спустя 24 часа полета он должен был быть в Лондоне. Удивительно, что даже такое удаленное место, как Борролула, которое, по нашему общему с Роджером Хосе мнению, было одним из самых уединенных мест земли, благодаря радио и самолетам так быстро соединяется с городом на другом конце земного шара.

В Дарвине меня ждала телеграмма. Другой оператор, Юджин Карр, уже ехал из Лондона, чтобы сменить Чарльза. Эти двое, сами не зная об этом, разминулись где-то над Индией, и Джин приземлился в Дарвине следующей ночью. На следующее утро мы быстро привезли его в город, чтобы достать ему водительские права и пару шорт. Днем мы посадили его на чартерный самолет, а вечером мы уже были в Борролуле.

Джин с трудом понимал, что с ним происходило. Вот он снимал политика в Лондоне, а уже через четыре дня он был в Борролуле и снимал Джека Малхолланда. Он не сказал, кто из них казался ему важнее.

Для создания пусть даже самой поверхностной картины жизни Северной территории нам оставалось снять еще один сюжет — о том, как люди когда-то жили в пустынной местности на юге Северной территории в самом сердце Австралии. Возможно, мы могли бы встретить кого-нибудь из немногочисленных аборигенов, которые все еще умели создавать необходимые им орудия и оружие из камней и были способны читать пески пустыни как книгу и находить еду там, где чужаки будут голодать.

Вскоре после приезда Джина мы уехали из Борролулы и поехали обратно в Дейли-Уотерс по дороге, покрытой бычьей пылью. Оттуда битум тянулся прямой, словно прочерченной линией на юг, километр за километром, вдоль сплошного бесконечного песка, камня и засохших кустарников. Лишь изредка скалистый выступ или участки зыбучих песков вынуждали его немного отклониться в сторону. Немногочисленные машины, которые ехали по нему, двигались на большой скорости. В окрестных пустынях не было ничего, что могло бы прельстить водителей и заставить их задержаться. Они стремились лишь как можно скорее проехать это жестокое место, отделяющее Алис-Спрингс от Дарвина, и оказаться в цивилизации. Один или два раза мы проезжали мимо автопоезда — вереницы гигантских прицепов, каждый из которых был размером с большой мебельный фургон. Она растянулась на пятьдесят метров, а тащил ее огромный дизельный грузовик размером с военный танковоз с 22 двигателями и скоростью седана. Если он ехал быстро, водитель в большой высокой кабине не мог остановить эту махину еще в течение полукилометра. Весь остальной транспорт должен убираться с ее пути. Эти громадные машины связывали железнодорожный терминал в Алис-Спрингс со странной чахлой маленькой железнодорожной веткой, которая петляла вниз из Дарвина на 235 километров и обрывалась посреди буша, за 1300 километров от Алис.

Самец шалашника в своем жилище

Даже в самой безлюдной пустыне должно быть место встречи, где ее обитатели, большую часть года разбросанные по разным ее частям, могли бы собраться, чтобы обменяться новостями, увидеть старых друзей и устроить вечеринку. В Центральной Австралии это Алис. Задолго до того, как на эту землю ступили первые европейские исследователи, сюда приходили босоногие аборигены с длинными копьями и бумерангами, брели по красным хребтам, чтобы разбить лагерь у глубокого водоема среди скал и утолить жажду. Это место с незапамятных времен принадлежало им. Затем, в конце XIX века, была построена Трансконтинентальная телеграфная линия. Когда южный горизонт обрастал рядами телеграфных столбов, уходивших в иссохшие пустоши севера, телеграфисты построили здесь деревянную станцию-ретранслятор и сделали поселение одной из своих главных баз и складом припасов. Вскоре за телеграфными столбами появилась железная дорога, и Алис вырос еще больше. Жилистые небритые погонщики со скотоводческих станций, расположенных дальше на севере, пригоняли в город свои стада по скотоводческим тропам, грузили животных в железнодорожные вагоны, откуда они с шумом отправлялись на юг, а сами оставались в городе, чтобы отдохнуть и развлечься; и вскоре в Алис появились бары и ипподром, чтобы удерживать их здесь. Позже, когда над пустыней начали отважно сновать маленькие хилые самолеты, преподобный Джон Флинн из Австралийской пресвитерианской миссии выбрал город центром будущей Воздушной медицинской службы.