Дэвид Аттенборо - Путешествия на другую сторону света

Никто не знал, сколько ему лет, и сам Роджер не был надежным источником, поскольку по крайней мере последние шесть лет он говорит, что ему шестьдесят девять.

Его дом был таким же странным, как и его наряд, — круглая конструкция из гофрированного железа без окон и с одной маленькой дверцей сбоку. Изначально это был бак для воды на 22 700 литров, в котором хранился запас дождевой воды для гостиницы. Роджер снял его и переставил на другое место на расстоянии полутора километров, отчасти для того, чтобы избежать опасности падения гофрированных листов железа с крыши разрушающейся гостиницы из-за сильных ветров, которые иногда обрушиваются на равнину, отчасти потому, что, когда Малл поселился там, он посчитал, что гостиница становится немного переполненной.

Роджер Хосе возле своей хижины

Роджер был последним хранителем библиотеки. До того как все книги были полностью съедены термитами, он прочитал почти все из них и приобрел страсть не только к учению, но и к словам. Он был одержим словами. Он смаковал их, как сочные сладости. Они с удовольствием слетали с его языка. Он обдумывал их точные значения и происхождение.

Когда я спросил, чем он питается, он ответил: «Ну, я бы охотно зарился на моих первоклассных быков, но я не могу их достать. Поэтому я вынужден довольствоваться неуловимыми сумчатыми».

Время от времени Тас Фестинг, социальный работник, который объезжал эту территорию, навещал Роджера, а тот всегда был рад возможности поделиться какими-то наиболее восхитительными словами, которые он выудил из памяти со времен последнего визита Таса. Обычно разговор начинался с того, что Роджер рассеянно говорил: «На днях я читал…» В том, что касается Роджера, «на днях» вполне могло означать десять или пятнадцать лет назад, поскольку зрение уже давно не позволяло ему читать. Тогда Роджер невинно задавал вопрос, надеясь, что Тас придет в замешательство и не будет знать ответа или ответит неправильно, так что Роджер сможет победоносно исправить его. Однажды это начало раздражать Таса, и он взял инициативу в свои руки.

«Роджер, — спросил он, — встречал ли ты когда-нибудь во время чтения слово леотар?»

Роджер подозрительно взглянул на Таса. «Думаю, я однажды видел его шкуру», — сказал он осторожно.

«Не мог, — сказал Тас. — У леотаров нет шкуры».

Молчание.

«Ну и что же такое леотар?» — с вызовом спросил Роджер.

Роджер у своего дома

Но Тас не сказал ему. Три дня спустя Роджер отправился в лагерь Таса. Неожиданный пробел в его знаниях настолько беспокоил его, что он не мог спать. Ему нужно было знать ответ. Только тогда Тас сказал ему, что леотар — это трико танцора балета.

«Почувствовал себя настоящим полудурком, — сказал Роджер, рассказывая нам об этом. — Должен был знать».

Но Роджер из прочтенных им книг вычитывал не просто слова. Он любил поэзию и цитировал «Элегию» Грея, Уильяма Шекспира, Омара Хайяма и Библию. Он также признавал, что был необычным человеком.

«Но я не ненормальный, — быстро добавлял он. — Не тешьте себя этой мыслью. Раньше я жил в городах с другими людьми и отлично ладил с ними. Но это было до того, как у меня развилась мания величия, до того, как я решил, что мне не найти компании лучше своей собственной. Я отправился в глушь, ища мира. Смог добраться до этого места. В каком-то смысле я загнан в угол».

«Одиночество никогда не казалось тебе невыносимым?» — спросил я.

«Как я могу быть одиноким, — ответил он мягко, — с Богом. — Его голос дрогнул, и он остановился. Затем он просветлел: — И со стариной Омаром и бессмертным Уильямом».

В трех километрах от бака Роджера, по другую сторону русла высохшей речушки и вдали от магазина, жил самый непоколебимый затворник Борролулы — Джек, Безумный Скрипач. Неделя за неделей он сидел один в своей хижине, играя на скрипке. Нас предупредили, что неразумно посещать его без приглашения. Джек был известен тем, что время от времени приветствовал нежданных гостей дробовиком и гневно предупреждал их держаться подальше от его имущества.

Однако однажды утром, когда мы подъехали к гостинице навестить Малла, мы увидели незнакомый грузовик, стоящий рядом со старой почтой. На подножке сидел маленький мужчина в очках, с ногами тоненькими как спички.

Малл представил нас ему. Джек подозрительно посмотрел на нас, неохотно сказал «добрый день», поднялся на ноги и открыл дверь своего грузовика. На мгновение я подумал, что он немедленно уйдет. Однако он просто залез внутрь и достал маленькую банку с закручивающейся крышкой, наполненную водой. Он открутил крышку, сделал несколько глотков, осторожно закрутил верхушку и поставил ее на капот грузовика.

Они с Маллом были поглощены разговором о природе свободы воли. Может показаться, что эти мужчины в своем уединении были чрезвычайно озабочены вопросами философии. Я не думаю, что это так. Просто в таких обстоятельствах было практически невозможно вести светскую беседу. Для нее не было сырья. Джек говорил быстро и нервно, с намеком на аристократический акцент Эдвардианской эпохи, проскальзывающий сквозь австралийскую фразеологию. Он говорил о девочках и машинах. Я вспомнил о том, как слышал, что он был титулованным отпрыском английской аристократической семьи.

«Эти парни, — сказал Малл Джеку, указывая на нас, — спрашивали меня, зачем я приехал сюда. А ты что думаешь, зачем ты сюда приехал, Джек?»

Джек агрессивно посмотрел на нас. «Меня выслали из Англии на благо Англии», — категорично сказал он.

Возникла неловкая пауза.

«Говорят, ты играешь на скрипке», — сказал я, желая сменить тему.

«Да. Уже семь лет».

«А что именно ты играешь?»

«По большей части гаммы, — спокойно ответил Джек. — Скрипка — очень мудреный инструмент, знаете ли. У Фрица Крейслера и ему подобных передо мной преимущество на старте, поскольку они учились, когда были еще совсем юнцами. Я взялся за это довольно поздно». Он отхлебнул из своей банки с водой. «И все же, — сказал он, — я думаю, что в следующем году осилю “Ларго” Генделя. Но я не тороплюсь».

Предметом его желаний была возможность играть музыку XVIII века. По его оценке, ни до ни после не было создано ничего стоящего.

«И во всяком случае, — добавил он, — эта современная чепуха стоит фунт за несколько листов. Можно купить целый тюк нот Баха и Бетховена за несколько шиллингов».

«А теперь мне пора, — сказал он, — парни, я не могу тратить все свое время на болтовню с вами. Я лучше пойду».