Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Вечером Эвиава, который не очень хорошо знал, где находится юрта брата Умиавина, предложил мне подняться на гору слева, где он ожидал найти одного своего соплеменника, который мог бы указать нам нужное направление. Полтора часа мы добирались до вершины, но, оглядевшись, не нашли там никаких признаков жилья. Ночь не позволяла нам продолжать поиски. Заметив, что я устал и не расположен идти дальше, Эвиава расстроился. Тогда я предложил ему отправится на поиски без меня, а я тем временем отдохну здесь до его возвращения. Часа через три он пришел радостный и разбудил меня. Он нашел своего друга, вождя Амуламулу со всем его стадом. Они просили меня не ехать дальше до следующего утра, так как все они хотели встретиться со мной. Признаться, я и не возражал, так как это обеспечило мне отдых почти на всю ночь.

Как только рассвело, пришли мои гости. Вождь подошел ко мне первым, чтобы по-корякски засвидетельствовать свое почтение. Приветствие сопровождалось красивой черно-рыжей лисьей шкурой — сиводушкой, которую он вытащил из своей парки и заставил меня принять [177]. В ответ на эту любезность я угостил их всех водкой и табаком, которыми щедро запасся в Гижиге. Вскоре, получив необходимые сведения и поблагодарив их за доброту, мы поехали дальше.

Хотя снег был очень глубоким и совсем не твердым, наши олени бежали удивительно легко и быстро. Имея более широкие лапы, они не вязнут в снегу так сильно, как собаки. В этом их большое преимущество, так как нет необходимости идти впереди на снегоступах, чтобы расчистить им путь. Но собаки не так скоро устают и избавляют путника от неприятной необходимости останавливаться каждые два-три часа.

По дороге я убил несколько куропаток. Судя по их количеству, здешние места очень благоприятны для них. Несколько диких оленей убежали при нашем приближении, и так быстро, что я едва успевал их заметить. К счастью, обилие провизии лишило меня всякого желания охотиться на них.

В полдень мы уже видели реку Студёную, а через час после этого пересекли её и прибыли в юрту брата Умиавина, в руки которого Эвиава обязался передать меня.

Мой новый хозяин вышел встретить меня во главе всей своей семьи. Удовлетворение от встречи со мной было заметно на их лицах, и они, казалось, состязались, кто из них должен быть ближе ко мне. Речь старого князя была коротка, но полна той сердечности, которую он выказывал прежде. Всё было в моем распоряжении, и я мог пользоваться услугами его самого и его семьи. Они тут же принялись укрывать мои сани и поклажу. Кроме моих депеш у меня не было других забот, и поскольку они хотели побеспокоиться и о них, я должен был объяснить им, что никому не доверяю эту шкатулку.

Когда я зашёл в юрту, моей первой заботой было заплатить Эвиаве за провоз. У меня было двенадцать саней, каждые запряжённые двумя оленями; расстояние, которое мы проехали, было сто восемьдесят пять вёрст, и я должен был, следовательно, семь рублей сорок копеек [178]. Получив эту сумму, мой добрый проводник восхитился моей щедростью. Напрасно я старался доказать ему, что заплатил не больше, чем причитается; он не мог понять моих расчётов и постоянно повторял, что никогда не встречал такого честного человека. Заплатить ему то, что я и так был обязан, было, по его мнению, актом высшей добродетели. Его чрезмерная благодарность даёт основание подозревать, что русские практикуют здесь нечто большее, чем бережливость; и становится понятно, почему путешествия в этом краю не сопровождаются большими расходами.

Эвиава и мой хозяин обедали вместе со мной. Водки не жалели, все были в хорошем настроении и мои гости признавались, что не помнят, когда им жилось так же роскошно.

Остаток дня я провёл в наблюдениях и разговорах с окружающими. Но читателю, возможно, будет любопытно узнать что-нибудь ещё о славном коряке, который принял меня с такой любезностью.

Его также зовут Умиавин, но он отличается от своего брата именем Семён, в которое он был крещён в младенчестве. Он чистосердечно признался мне, что понятия не имеет о сущности христианской религии. Об обучении этого молодого прозелита так мало позаботились, что он не знал даже самых важных положений Евангелия. Привыкнув к абсурдной смеси заблуждений шаманизма и некоторых пришлых обычаев христианства [179], он с радостью нашёл в своем сердце принципы естественной праведности, которыми и руководствовался в своей жизни.

Как и все коряки, он небольшого роста и смугл. Умное лицо и вся его внешность располагают к себе и излучают откровенность и доброжелательность, а короткие седые волосы и правильные черты лица говорят о его выдающихся качествах. Его правая рука искалечена в отчаянной схватке с медведем. Его товарищи в страхе убежали, а он остался один на один с чудовищем, и хотя у него не было никакого оружия, кроме ножа, он вышел победителем. Охота — его любимое занятие. Соплеменники считают его искусным, бесстрашным и очень удачливым охотником.

Но именно ум его наиболее достоин уважения. Он предложил один проект, который, как он жалуется, ему не позволили выполнить. Это уже говорит о его бо́льшем уме и рассудительности, чем можно приписать остальным его соплеменникам. Проект этот возник таким образом.

Непокорный и ревниво оберегающий свою свободу, этот народ долгое время с трудом примирялся с мыслью быть данником России. Суровая администрация края обвинялась ими в злоупотреблении властью, и, действительно, среди многочисленных казацких урядников было немало тех, кто не испытывал никаких угрызений совести, жестоко обращаясь с этими новыми подданными императрицы.

Семён Умиавин был первым, кто выразил своё негодование. Возмущённый более беспощадностью вымогателей, чем их поборами, он говорил, что такое поведение не могло быть разрешено государыней, чья доброта и справедливость постоянно ими же превозносились. Это рассуждение побудило его природную смелость к активным действиям. Тотчас же собрав нескольких своих соплеменников, которые, как и он сам, были жертвами беззакония этих мелких тиранов, он поделился с ними своими подозрениями и планами.

«Братья мои, — сказал он, — чувствуете ли вы тяжесть ваших оков? Неужели вы родились, чтобы носить их, чтобы стать добычей этих алчных правителей, злоупотребляющих вверенной им властью, чья алчность заставляет их смотреть на нас как на собственность, которой они могут распоряжаться по своему усмотрению? Как можем мы освободиться от этого бедствия? Мы не можем прибегнуть к оружию, мы слишком слабы, а новые, ещё более многочисленные враги придут на место убитых. Но мы сможем пройти тот дальний путь, который прошли они, чтобы прийти к нам, и донесём наши жалобы до нашей государыни. Ведь от её имени, но не по её приказу, нас обижают и грабят. Этими жестокостями и коварством они оскверняют мудрость её правления. При этом её распутные посланники ещё и похваляются своим милосердием. Давайте отправимся к ней самой, броситься к ее ногам и расскажем о своих обидах. Она — наша общая мать, она услышит плач своих подданных, о которых она не может знать ничего, кроме злых выдумок своих грешных посланников».