Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Эта речь, которую я передал почти в том же виде, в каком она была рассказана мне Умиавином, воодушевила присутствующих своей страстью и гневом. После этого было бурное обсуждение, кто поедет в Петербург. Для миссии отобрали самых богатых и смелых. Умиавин, благодаря своему умению сносно изъясняться на русском языке, имел честь возглавить депутацию, и они отбыли, снабжённые множеством ценных вещей, которые предназначались для подарков. По прибытии в Охотск нашим путешественникам понадобилась помощь. Они обратились к коменданту с просьбой снабдить их средствами хотя бы до Иркутска. Тот разузнал в общих чертах об их замысле и, предвидя неприятности для самого себя, принял меры, чтобы расстроить их планы. Под благовидным предлогом получения сперва согласия генерал-губернатора он задержал их на несколько месяцев. Это время он использовал для того, чтобы отговорить их от поездки. Увещевания, уговоры, задабривание — всё шло в ход, но ничто не могло отговорить их от дальнейшего путешествия; они были непреклонны. Тогда применили силу и хитрость: подстроили им нарушение порядка, и в наказание они были вынуждены вернуться, испытывая обиду и унижение от того, что без всякой цели потратили большую часть своего богатства и оленей.

Этот печальный опыт не обескуражил вождя корякского союза, наоборот, он стал в его глазах ещё одним доказательством полезности его замысла и необходимости его осуществления. С этого момента он бережно хранил надежду, что когда-нибудь ему представится более удачный случай. Во время моего визита его сердце всё ещё пылало желанием предпринять эту поездку. «Да, — говорил он, — несмотря на мой возраст, я бы и сейчас отправился в путь. Мои мотивы несомненно будут иными, я уже не боюсь прежних препятствий, поскольку наше нынешнее начальство заслужило наше доверие и одобрение. Моя мечта — увидеть свою государыню! Иногда я пытаюсь представить себе её великолепный дворец, его богатство и всё, что в нём есть, и снова сожалею о том, что мне не позволили увидеть её во всем величии и славе. Если бы мы увидели её божественность и рассказали о ней нашим соплеменникам, то это наполнило бы сердце каждого уважением и покорностью. И мы бы с радостью платить всякую умеренную дань, теперь уже от любви, а не от страха, как раньше. Мы бы научили наших соседей уважать её правительство, показав им пример нашей удовлетворённости и признательности».

Мой разговор с этим добродетельным коряком почти весь был такого рода. Я посчитал себя обязанным записать его здесь, чтобы дать самое полное описание его личности. С вашего позволения я добавлю ещё один эпизод.

Расходы, которые он тогда понёс, едва не погубили его. Потребовалось значительное время, чтобы восстановить его стадо, которое за время его отсутствия из-за небрежности и неверности тех, кому он его доверил, пришло в полный упадок. И в этот же момент он проявил поразительную щедрость. Один из его родственников за несколько месяцев до этого потерял всех своих оленей и попал в рабство. Семён Умиавин пришёл на помощь и собрал для него небольшое стадо, которое и одолжил ему без всяких процентов. Вернувшись из своего неудачного путешествия, он отказался взять его обратно, потому что оно ещё недостаточно выросло, обеспечив, таким образом, своему родичу средства к существованию.

Олени — единственное богатство для этого странствующего народа. У вождя племени редко бывает меньше двух-трех сотен, а у многих из них — три-четыре тысячи. Стадо Умиавина состояло тогда из восьми или девяти сотен оленей, вид которых доставлял мне большое удовольствие.

Вся эта масса оленей пасётся на вершине горы, недалеко от реки Студёной. Иногда вместе, а иногда порознь, они ищут под снегом мох. Изредка кто-нибудь отбивается от стада, но их всегда без труда возвращают обратно. Вечером в день моего приезда я имел возможность насладиться зрелищем ловли оленей. Сначала собрали их всех вместе для того, чтобы выбрать из них тех, которые предназначались для меня, что потребовало всего четверть часа. По особому крику пастухов прирученные олени направились к нам. Молодые и те, кто не предназначен для работы в упряжке, уходят в другом направлении. Затем от прирученных отделили слишком медлительных и чересчур беспокойных, которые тут же присоединились к остальным, а тех, кто был нам нужен, быстро отловили с помощью лассо, которое коряки бросают с необычайной ловкостью.

Обычно самок оленей не используют в качестве рабочей силы, они предназначены только для размножения. Олени спариваются осенью, а телятся весной. Молодые самцы, предназначенные для упряжки, кастрируются, как и собаки на Камчатке.

В стаде почти всегда есть три или четыре оленя, которых приучают к охоте на других оленей — диких. Способности таких животных непостижимы; они охотятся даже во время кормёжки. Если такой олень замечает дикого собрата, то он начинает, внешне не выказывая никакого интереса или удивления и не переставая щипать мох, подражать походке и движениям другого и приближаться к нему, не вызывая подозрения. Вскоре они уже играют вместе; их рога переплетаются, они бегают друг за другом, сходятся и снова расходятся. В этих весёлых забавах ручной олень постепенно подводит свою добычу под мушкетный выстрел охотника. Хорошо обученный олень может даже поймать своего собрата живым, для этого на рога первого надевается верёвка, которой он в своей игре опутывает рога другого. И чем больше усилий прилагает дикий олень, чтобы убежать, тем теснее затягивается петля и тем сильнее ручной олень держит верёвку, чтобы дать своему хозяину время подойти. Однако часто случается, что дикий олень начинает что-то подозревать и спасается бегством.

Когда утром коряк выходит из своей юрты, олени толпятся вокруг него в ожидании питья, которое является для них высшим лакомством; это не что иное, как человеческая моча, бережно сохраняемая в сосудах или корзинах из соломы такого плотного плетения, что не пропускает жидкость. Животные так любят этот «напиток», что какое бы количество им ни давали, они выпивают его в одно мгновение.

Семён Умиавин приказал убить молодого оленя, лучшего из его стада. Его освежевали для меня, и добавили ещё половину дикого оленя, мясо которого оказалось ещё более сочным. Он дал мне также четыре очень красивые шкуры [180]. Затем мы вошли в юрту, где я провёл ночь на расстеленном в углу тюфяке.

Хотя они и имеют одно и то же название, никакого сходства между жилищами кочевых и оседлых коряков нет. Не зная, как отличить жилища этих людей, русские дали им всем имя «юрта», не утруждая себя первоначальным значением этого слова, означающего подземное жилище. Юрты, о которых идёт речь — это, собственно говоря, просто постройки в виде хижин на поверхности земли. О фундаменте не заботятся, только убирают снег на месте постройки. По окружности на равном расстоянии друг от друга возводится ряд жердей, которые соединяются вместе верхушками. Эта грубая деревянная конструкция беспорядочно покрывается дублёными оленьими шкурами от основания [181]до фута или двух от вершины, где оставляется отверстие для выхода дыма. От этого происходит значительное неудобство, так как ничего не защищает центр жилища от дождя и снега; между тем именно на этом месте разводится костёр и готовится пища. Семья и работники, которые заботятся о стаде, спят под «пологами», которые представляют собой нечто вроде низких палаток, расположенных по внутренней окружности юрты и напоминающих квадратные шатры чукчей.