Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

— А! Ну и что?

— Иду за разрешением на производство работ.

— Отчего же в таком виде?

— Выкупался на переправе и всю ночь бултыхался по болотам.

— А почему не по дороге?

— Не нашел, темно было.

— Понятно. Документы есть?

— Есть.

Лошадь у меня взяли и увели. Начальник проверил документы, привел меня к себе, велел раздеться и дал мне сухие валенки и сухие брюки. Посадил за стол, и по его команде мне принесли миску борща. Потом принесли вторую, потом третью и четвертую. Потом был чай в алюминиевой кружке, с сахаром, вернее, наоборот: сахару в кружке было больше, чем чая.

Я ел и пил, а начальник сидел напротив меня и довольно улыбался. Точно это он выучил меня, как нужно расправляться с порцией борща на четверых. Потом он кивнул на кровать и сказал: «Спать!» Я лег на койку и хотел что-то сказать про лошадь, но сразу уснул.

Через сколько-то времени начальник разбудил меня и сказал, что я могу оставить здесь лошадь и ехать дальше на машине.

Не вполне очнувшись, я оказался в машине и через несколько часов страшной тряски был высажен в поселке у ворот пограничного начальства.

Я с трепетом через часового у ворот вызвал дежурного и, изложив свое дело, отдал ему документы. Когда он ушел, я был готов ко всему: к выдворению из погранполосы, к увольнению, как минимум к разносу. Но дежурный вернулся и подал мне мой пропуск. Я растерянно посмотрел на него и спросил:

— Ну и что мне теперь делать?

— А что хотите, — сказал дежурный с безмятежным выражением лица, — все написано.

Я развернул пропуск и увидел, что на обратной его стороне было действительно ясно написано, что мне разрешается производить работы там-то и там-то.

— И как же мне теперь назад? — наивно спросил я.

— А как хотите! — сказал дежурный и ушел.

Я отошел от ворот и остановился. Наверное, это была занятная картина. Центр Восточного Памира. Поселок, представляющий собой скопище глинобитных мазанок, разбросанных в совершенно хаотическом беспорядке. Улиц нет. Между домами пыльные пустыри, помойки. Возле двух магазинов стоит, сидит, лежит и разговаривает, видимо, подавляющая часть населения. Яркое солнце, синее небо и ветер, который несет через поселок пыль и рваную бумагу.

Посередине поселка стоит здоровенный парень в штормовке и ботинках с триконями. Этот человек голоден. Этот человек я.

В поселке пустовато, только через центр мимо меня из одного конца поселка в другой взад и вперед торжественно гуляет своеобразная процессия. Впереди молодая, очень привлекательная женщина в штормовке, в ботинках с триконями и с сумкой. Явно начальник геологической экспедиции. Сзади юноша студенческого вида, в очках, с необычайной серьезностью на физиономии. Сзади и по бокам несколько летчиков — синие кители, золотые галуны, чистые подворотнички, начищенные ботинки. На их чисто выбритых лицах снисходительный интерес, в том числе и ко мне. Я пропускаю их мимо себя. Они доходят до конца поселка и поворачивают назад. Пропускаю их еще раз, причем они с любопытством смотрят на меня.

Мы знакомимся: оказывается, это геологическая экспедиция Калмыковой. Потом идем в магазин. Под нажимом всей группы у меня были взяты залитые моей кровью деньги, и я обзавелся продовольствием и еще кое-чем. Потом мы пошли в больницу, и нас там накормили. Оказалось, что там, в больнице, еще одна экспедиция — медицинская. Медики изучали кровь, изменения, появляющиеся в ней с высотой.

Вообще экспедиции кишели здесь, как рыбы в садке. После обеда я ездил с авиаторами на предполагаемую площадку аэродрома, выкопал и описал там несколько почвенных ям и собрал почвенные образцы. И летчики были довольны, и поили, и кормили меня. Я дал свою кровь медикам, и медики тоже были довольны и кормили меня. Так что к исходу дня я был сыт, и у меня было множество знакомых и покровителей.

В конце этого богатого событиями дня я вышел на улицу и увидел огромного, величественного всадника на великолепном рыжем коне с белой звездой на лбу. Всадник был одет в роскошную белую кошмовую киргизскую шляпу. На нем был прекрасный синий походный костюм из толстой ткани, с многими карманами. Карманов было очень много. На всаднике висели высотомер, фотоаппарат и сумка. На поясе были нож и горный компас, на одной руке висела замечательная камча с бусами и инкрустациями, другой рукой он держал повод и придерживал овчарку, сидевшую перед ним на седле. Всадник был знакомый. Это был великий геолог Клунников на своем знаменитом коне Елдузе (Елдуз значит Звезда), а перед ним сидела в седле его овчарка Памир.

Вообще колоритной фигурой был Клунников. Он попал на Памир в составе Таджикско-Памирской экспедиции под началом Горбунова да так и остался там на всю жизнь. До войны он подолгу живал в этом поселке, здесь стоял его конь Елдуз, отсюда он уезжал в свои длительные конные и пешие, как правило одинокие, маршруты.

Несмотря на великую скромность, Сергей Иванович очень любил всевозможный экспедиционный реквизит. На нем обычно висело множество предметов: и высотомер, и сумка, и нож, и фотоаппарат, и многое другое. Была у Сергея Ивановича собака Памир, немецкая овчарка, но она не обладала физическими данными своего атлета-хозяина и нередко путешествовала не пешком, как другие собаки, а сидя перед ним в седле. Делалось это, чтобы сберечь силы овчарки и спасти саму собаку. Дело в том, что киргизские овчарки — собаки крупные и достаточно свирепые. Собачьи стаи свято блюдут границы своих владений, и горе чужой собаке, которая оказалась на чужом участке. Ее бы в лучшем случае покусали, а то и вообще могли порвать. Поэтому-то собака Сергея Ивановича обычно путешествовала верхом.

Почти всю жизнь Сергей Иванович прожил на Памире и уехал оттуда только во время войны. Кончилось это трагически. Не вернулся с войны доброволец Клунников. Вот и все.

А вот когда я теперь думаю о нем, мне вспоминается именно то, как он торжественно выезжал на своем Елдузе в белой киргизской шляпе, весь перепоясанный ремнями, впереди на седле овчарка, сзади — спальный мешок, а сам он уже что-то строчит в записной книжке. Сергей Иванович писал стихи, и стихи хорошие.

С трудом достав в поселке лошадь, я на следующий день тронулся в обратный путь.

Когда я вернулся, Потанда вдруг заявил, что он устал и болен, и попросил отпустить его домой. Это было неожиданно и неприятно. Я-то думал, что уж ему-то хорошо, а, оказывается, он недоволен.

Пришлось отпустить Потанду. Мы рассчитались с ним, он сел на своего конька и затрусил домой. А я пошел к начальнику заставы и попросил помочь. Не то что мы вдвоем с Ассылом не справились бы с работой, нет, но мы не знали ни дороги, ни бродов, ни стоянок, где есть корм для лошадей и вода.