Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Новый наш проводник Карабай был большой, очень загорелый и мрачный человек. Говорили, что по поручению начальника заставы Карабай когда-то ходил к басмачам, чтобы выяснить их намерения. В первый раз это удалось, но на второй раз Карабая избили, раздели донага и бросили умирать в холодной высокогорной пустыне. Но Карабай не умер. Два дня он шел совершенно обнаженный, а на ночь зарывался в песок, ибо на Памире ночью заморозки, и все-таки добрался до своих.

Карабай со мной на эту тему разговаривать отказался, а вот начальник заставы, которого я об этом спросил, сказал:

— Да, примерно что-то в этом роде было.

На следующий день мы тронулись в путь и через несколько дней достигли Беика. Река Беик выходит из щели, зажатой двумя мощнейшими хребтами — Гиндукушем и Сарыколом. Над долиной высится пик Повало-Швыйковского.

Войдя в верхнюю часть долины, там, где она расширяется и образует широкую котловинку, мы увидели несколько юрт, но не стали подходить к ним, а встали лагерем на другой стороне котловины.

К вечеру через специальных послов мы были приглашены в гости. Когда мы все трое сидели в юрте, хозяева долго молчали и смотрели на нас, потом самый почтенный из хозяев сказал:

— Вот вы к нам приехали, и мы очень рады. Но мы смотрим на вас и удивляемся: какие вы большие! Ну прямо как слоны.

Действительно мы все трое — и Ассыл, и Карабай, и я — были очень крупные люди, но что здешние жители знают слонов, меня сперва удивило. Однако я тут же вспомнил, что Индия-то рядом, чего же удивляться, что они знают, а может, и не раз видели слонов.

Потом были долгие переговоры, которые я совершенно не понимал. Мне кое-что переводили, и я все время вежливо улыбался и кивал головой. Сидели и говорили мы долго, был чай, потом, часа через три, баранина, потом шурпа. Я устал, и надоело мне это все до предела, но уйти раньше было нельзя — обида!

Когда, засыпая на ходу, мы выбрались наконец из юрты, стояла глухая ночь. Звезды были крупные, низкие и яркие-яркие. Их было очень много. Было холодно и очень тихо.

И вдруг Карабай сказал:

— Очень плохой человек! Эти!

— Да? — спросил я.

— Да, — сказал Ассыл.

Я не стал уточнять. Но вспомнив и непонятные мне разговоры, и паузы, и выражение лиц собеседников, я сообразил, что эти разговоры были не дружескими, а какими-то осторожными, с большими недомолвками.

Утром мы встали рано, позавтракали и вдвоем с Ассылом пошли верхами на склон Гиндукуша.

Склоны гор, поднимающиеся над нами с юга, были мрачны и суровы, контуры их резки. Чаще всего это были скальные стены, чуть повыше уже покрытые ледниками и фирнами. Здесь же внизу, на высоте 4000—4300 метров, хребет пологий и его склоны покрыты хотя и низкой, но довольно густой и приятной зеленой щеткой типчака. Это чуть ли не единственное место на Памире, где есть степи. Подавляющая часть территории Памира утомительно гола, суха, пустынна. А здесь степь, зелень, низкая, но зелень, цветы, шмели, бабочки.

К вечеру, вернувшись в лагерь, мы услышали от Карабая неприятные новости.

— Женщины, дети уезжают, — сказал Карабай. — И смотрят все время за мной. Все время у нашего лагеря кто-нибудь кизяк собирает.

Действительно невдалеке какой-то человек с мешком собирал кизяк. Судя по неторопливости, с которой он этим занимался, наполнить свой мешок он мог вряд ли раньше чем через неделю. Карабай суммировал все это, сказав:

— Если мы отсюда уберемся целыми, то это будет достижение.

Действительно надо было уходить: ведь мы были совершенно безоружны. Но уходить было противно, да и кончать работу тоже было нужно. Поэтому я поговорил с Карабаем и Ассылом, и мы все же решили ночевать. Спали мы, нужно сказать, неважно.

Утром мы еще завтракали, когда снова появились сборщики кизяка. На этот раз их было двое. Мы с Ассылом опять уехали верхами на склон заканчивать работу. Карабай остался в лагере. Издали в бинокль было видно, что с нашим отъездом сбор кизяка у лагеря прекратился.

Мы работали только два часа. За это время Карабай подседлал всех лошадей, и верховых и вьючных, вещи собрал и уложил во вьючные сумы. Но собирал он вещи в палатке, так что снаружи ничего не было заметно. Затем мы рысью подъехали к лагерю и мгновенно завьючились; появившиеся тут же сборщики кизяка могли видеть только, что наш лагерь исчез. Мы сели верхом и, проехав мимо сборщиков кизяка и целой группы соседей, направляющихся к нашему лагерю, взяли курс на Кызылработ. Я сидел в седле, держа руку в кармане, в который была засунута подкова: с некоторого расстояния она производила впечатление револьвера.

Мы проехали сквозь подошедшую толпу молча, толпа также молчала. Первую часть пути мы проехали рысью. По дороге нам встретились трое всадников. Сзади седел у всех троих были привязаны одеяла, но они так топорщились, что без труда выдавали завернутые в них ружья. Да, ушли мы, видимо, вовремя…

Проскитавшись после этих приключений еще дней десять, мы наконец вышли в широкую долину Оксу и поставили лагерь на берегу реки.

Ночью нас буквально заели комары. Нужно сказать, что мы к этому совершенно не были готовы, и спать нам не пришлось вовсе. Кто же мог ждать атаки комаров на высоте четырех тысяч метров!

Нам надо было сделать глазомерную съемку широкой полосы лугов, которые тянулись на много километров вдоль реки. На следующий день мы перенесли лагерь подальше от реки, под самые скалы Акташа, и начали делать глазомерную съемку. Сюда в соответствии с договоренностью должно было для ревизии и инструктажа прибыть начальство.

Акташский луговой массив для памирских сухих высокогорных пустынных пространств, можно сказать, огромен и имеет для местного скотоводства исключительное значение.

Начиная от устья Беика Оксу течет в широкой корытообразной долине. Течение реки медленное, она петляет, подходя то к одному борту долины, то к другому, нередко разбивается на рукава, принимает в себя боковые притоки. Воды в реке много. Болота в Акташе тоже хороши, это сплошные кочки и мочажины глубиной около метра. Обычно болота образуются в тех местах, где в Оксу впадают притоки.

Вообще это единственная река на Памире, которая ведет себя вольготно, разливаясь протоками на всю долину, отчего вся долина покрыта болотами или лугами, бо́льшая часть которых тоже заболочена. На Памире есть и еще более широкие долины, например Аличурская, но в них дуют ветры, долины эти холодные и луга в них жалкие, низкие и идут узкими полосками. Великолепие лугов по Оксу, очевидно, обязано и влиянию тех бесчисленных горячих и теплых ключей, которые бьют в ее долине в верховьях и несколько отепляют долину даже на далеком расстоянии от выхода ключей.