Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Когда лошади уже паслись, в палатке все было устроено и спальные мешки разложены, а мы допили третий чайник, из вьюжного мрака материализовался Клунников. Он был пеший, рюкзак его был грандиозен, боковые его карманы просто лопались. Одной рукой поднять этот рюкзак было нельзя. Когда он, едва не повалив палатку, огромный, обледенелый, влез в нее, Ассыл выскочил вон.

— Ассыл! — закричал я. — Ассыл! Подведи под Сергея Ивановича чайную базу!

— Знаю! — раздалось сквозь вьюгу. — Ставлю полный!

Клунников с нашей помощью отстегнул и стащил с себя рюкзак, отстегнул от него спальный мешок, а сам рюкзак выкинул из палатки. Несмотря на мороз, голова у Клунникова под шляпой была мокрая, потная. Он расстегнул ворот, снял перчатки и долго сидел на корточках у входа. Все молчали. Он был измучен, да и мы не меньше.

Потом Ассыл просунул в палатку кипящий чайник, влез в нее сам, сел и стал смотреть на Сергея Ивановича. Клунников налил себе чая, положил, а вернее, навалил в кружку сахара, так, что уголок верхнего куска торчал из чая, и выпил. За пять минут он выпил весь чайник и быстро съел весь хлеб, что у нас был, а когда Ассыл с пустым чайником нырнул опять во вьюгу, чтобы поставить его еще раз, Клунников обвел меня и Карабая туманным взором и совершенно неожиданно произнес:

— Здравствуйте, Кирилл! — и протянул мне, а потом Карабаю руку.

— Здравствуйте, Сергей Иванович! — ответил я, смеясь. — Приехали!

Клунников осмотрелся, как будто только сейчас сообразив, где он и что делает, а затем, кивнув головой, сказал:

— Ах да! Я, знаете, искал известняк, Мургабу нужна известь, — затем улыбнулся и опять погрузился в безмолвие.

Второй чайник, исправно доставленный Ассылом, гость выкушал так же быстро, причем прикончил весь сахар, что еще оставался у нас на последние дни маршрута. Мы молча смотрели, как исчезали кусок за куском наши последние запасы в ненасытной утробе Клунникова. Он еще второй чайник не весь допил, когда сахар уже исчез. Он оглянулся в поисках его, но я сказал:

— Все, Сергей Иванович! Извините нас, но больше нет!

— Ничего, — отвечал он. — Ничего.

Заснули мы под свист вьюги, но в этом свисте и вое уже не было прежней агрессивности. Погода стихала.

Утро было тихое, снежное, ясное-ясное. Снег горел до ломоты в глазах, так что пришлось завязать глаза темными тряпками.

Мы завьючились, а Сергей Иванович взвалил на спину свой рюкзак. Он отказался идти с нами до тракта, где-то близко его ждала лошадь. Мы пожали друг другу руки, и я двинулся со своим караваном. Но в последнюю минуту Клунников остановил меня.

— А знаете, я, кажется, что-то видел, — сказал он и закончил: — Издали. — И еще после паузы. — Может, капище? Не знаю, и вот как подобраться к нему, не знаю… — Пауза. — Но что-то похожее есть.

— Где это?

— Там, — неопределенно махнул Клунников рукой на юго-запад. — Но не просто найти. Не просто.

Все утро мы, как только могли быстро, шли по снегу, среди дня — то по снегу, то по земле, а вечером — уже только по земле. Взошло солнце, и весь снег исчез. Интересно, что снег не таял, а просто испарялся, исчезал.

Утром на снегу мы увидели следы стада архаров, оно прошло к выходу из долины. Мы с Карабаем долго рассматривали их. Потом поняли: архары, почуяв зиму, уходили из верхних памирских долин в нижние долины, где мало снега и где они будут пастись всю зиму. А около полудня встретили еще один след. Это следом за архарами шел ирбис — барс. Киргизы нередко называют барса пастухом. Он действительно обычно ходит где-то рядом со стадом, «пасет» его и им же питается. Поздно вечером мы вышли к верховьям Карасу. А еще через два дня к вечеру уже подходили к землянкам Башгумбеза.

Начинался ноябрь. На хребтах, обрамляющих Аличур, появился снег и лежал низко. На северном склоне гор над Аличуром снег спустился почти до самой долины, только по южным он был еще высок.

На нашей базе в землянке Башгумбеза творилось нечто невообразимое. Собрались чуть ли не все отряды. Тут был и Кузнецов со своими. Я, будто для того чтобы сверить стыки, попросил у него его карту. Посмотрел и обрадовался до неприличия: карта у нас была сделана не хуже, а по снятой площади была чуть больше. И весь мой страх, что я не справлюсь, опозорюсь, сразу испарился. И у меня в душе зазвучало заветное, то, что я никому не говорил, а только повторял про себя: «А у нас не хуже! У нас не хуже! А может быть… а может быть… и чуть лучше…» Через день мы уехали. Подкатила наша машина, мы погрузились и тронулись. У поворота от Башгумбеза к Аличуру нам помахал руками и салютовал из своего мултука Карабай, отправлявшийся домой. Его курджумы (приседельные сумы) были наполнены архарьим мясом.

Через два часа, уже выехав на тракт Мургаб — Хорог, мы увидели хорошо знакомого нам роскошного всадника на великолепном коне, едущего в Хорог. Мы хотели остановиться, но он замотал головой и замахал руками, и приостановившаяся было машина опять понеслась полным ходом. Только я один понял его жесты. Он показывал на горы вверх Гурумды. Он показывал на себя и на меня. Он хотел, видимо, сказать, что на будущий год мы вместе пойдем искать и найдем капище…

В том году я с Мумеджаном и Надиром шел с Каракуля через Каинды и Алтынмазар на ледник Федченко. Места были совершенно безлюдные и нехоженые. Наш последний лагерь перед Алтынмазаром был в нижнем течении реки Каинды на самом ее берегу, в великолепном арчово-березовом лесу. Поставить свой лагерь и жить в лесу всем приятно, но никто так не оценит красоту леса, шум листвы и тень берез, как тот, кто много месяцев проработал в суровых пустынях Памира, где даже приличного куста нет нигде.

Каинды — одна из четырех рек, которые, сливаясь у Алтынмазара, образуют реку Муксу. Первая из этих рек, Сельдара, вытекает из-под самого ледника Федченко. Это многоводная, но добродушная река. Вторая, Баландкиик, тоже спокойная в нижнем течении река, третья, самая небольшая, — это Каинды, на которой стоял наш лагерь, а вот четвертая и последняя река, Саукдара, — самая быстрая, самая большая и самая трудная для переправы. Все эти реки сливаются на широком безжизненном галечнике у самого окончания ледника Федченко, к которому мы и направлялись.

Ночью в последнем лагере было неспокойно: среди ночи несколько раз начинали биться и тревожиться кони. Собаки наши, Контрабандист и Лис, исходили лаем, но не кидались в преследование, а лаяли возле самых палаток. Я несколько раз вылезал из спального мешка, Мумеджан тоже, и мы подолгу стояли, вглядываясь в темноту. Но ночь была безлунная, тянул ветер, шелестела листва, и услышать или увидеть что-нибудь было совершенно невозможно. Во всяком случае ясно было, что причина беспокойства находится где-то внизу по течению Каинды, то есть в той стороне, куда нам надо было идти утром. В ту сторону косились лошади, в ту сторону лаяли собаки.