Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Наш лагерь под Акташем стоял у подножия скал, на конусе выноса, поднимающемся метров на полтораста над долиной. Такое высокое положение затрудняло доставку воды в лагерь, но спасало от комаров и давало прекрасный обзор.

В один прекрасный день к вечеру с северной стороны, со стороны Мургаба, Карабай усмотрел в бинокль двух всадников, быстро двигавшихся к нашему лагерю. Когда они приблизились, стало видно, что один из всадников — в фуражке, синей рубашке, черной жилетке, коротких штанах и высоких шнурованных ботинках. Он ехал рысью в казацком седле и по-казачьи, то есть не поднимаясь в седле, а стоя в стременах. Это была профессор Райкова. Второй, одетый в халат и малахай, был ее спутник Бикарор, могучий ваханский таджик.

Илария Алексеевна обругала наш лагерь, сказала, что далеко от воды. Мы сказали: «Илария Алексеевна, комары». Она: «Ерунда, выдумали вы ваших комаров». Затем она вытащила мешок с черешками листьев какого-то растения, что росло здесь рядом по галечникам, и сказала: «Это ревень, это витамины, это кисло и вкусно». Мы попробовали: действительно кисло и действительно вкусно. Затем мы сели ужинать. Илария Алексеевна достала из своих вьючных сум мешок, в котором оказались мешочки с перцем и чесноком, лавровым листом, была даже баночка горчицы, ложка, пиалка, ножик и кружка. Все у нее было свое.

Палатка для нее была поставлена заранее, и когда я заглянул туда через полчаса, то мне показалось, что она прожила в ней по крайней мере месяц. В карманах палатки были записные книжки и карандаши, фотоаппарат подвешен наверху, вместо стола вьючный ящик, и на нем тут же тетради, какие-то бутылочки с зафиксированными водорослями, чья-то фотография и какие-то лекарства. Илария Алексеевна уже что-то писала и сейчас же засадила работать и меня — перебирать и закладывать собранные ею по пути растения.

Разговаривали мы долго, разошлись за полночь, и, когда уходили, Илария Алексеевна еще что-то писала. А на рассвете, часов в шесть, мы проснулись от ударов палкой по палатке и от зычного голоса, который повторял:

— Сони! Сони, вставать! Вставать!

Мы с Ассылом выскочили из спальных мешков как ошпаренные.

После завтрака мы с Иларией Алексеевной и Ассылом сразу вышли на работу. В это время мы делали глазомерную съемку лугов, то есть шли строго по компасу в определенном направлении, считали шаги и описывали растительность. Так мы шли от гор к реке, а потом опять шли от реки к горам, и за день сделали шесть пересечений. Шли мы то по солонцам с редкими грубыми стеблями голубого востреца, где почва покрыта толстым слоем соли, то по густым осоковым лугам, где грунтовые воды были близко, а то и по настоящему кочкарнику, где метровые кочки покрыты густой осокой, а между кочек всегда ледяная вода. Так мы ходили целый день. Сверху жгло высокогорное солнце, снизу ноги сводило судорогой от ледяной воды, а со всех сторон нас атаковали и жалили комары…

Илария Алексеевна шла с нами, помогала мне описывать растительность и собирать гербарий, поправляла, наставляла и беспрерывно куда-то отбегала — то собрать водоросли для зимних занятий со студентами, то накопать каких-то растений для Ташкентского ботанического сада. Вообще на каждый пройденный нами километр она проходила три и на каждое сделанное нами описание делала десяток замечаний и поправок.

В середине дня она ушла от нас, и я видел, как она карабкалась по склонам Акташа, собирая скальные растения. К обеду-ужину, бывшему часов в шесть, она опоздала, и мы долго ее ждали. Вечером она заворачивала свои сборы и часов до двенадцати проверяла мой гербарий. В шесть часов утра она уже колотила палкой по нашей палатке, а в семь часов была в седле, которое со всех сторон было обвешано гербарными сетками, банками с заспиртованными водорослями, пакетами с лишайниками и хорошими экземплярами подушек.

Она попрощалась с нами и, все так же стоя в стременах, рысью отбыла в обратном направлении.

— Ну вот, Кирилл, — спросил Ассыл, глядя на удаляющуюся фигуру, — подвела она под проблему науки в нашем отряде прочную материальную базу?

— Подвела. Но только малость рановато уехала.

— Ну нет, уехала, и слава аллаху! Научная база важна, но спать тоже нужно, — сказал Ассыл. И отправился в палатку досыпать.

— Это не начальник, — сказал Карабай, — это рабочий!

— Нда-а-а, — только и мог промямлить я.

Целый день я думал и вспоминал все, что мне говорила Илария Алексеевна, и постарался кое-что записать: накануне я как-то не сообразил это сделать. Только теперь я понял, что мне посчастливилось встретиться с человеком, наделенным сверхъестественной энергией, человеком, я бы сказал, чуть-чуть безалаберным, но фанатически преданным науке, и прежде всего нашей экспедиции.

После отъезда Иларии Алексеевны дело пошло у нас намного быстрее и лучше. Не то чтобы мы получили от нее исчерпывающий инструктаж, но у нас появилась какая-то уверенность в том, что пускай плохо, пускай с ошибками, но мы делаем то, что нужно. Поэтому нам стало как-то спокойнее работать.

Мы обследовали луга, которые шли полосой вдоль реки по дну долины. А кругом, и по широкой долине, и по невысоким и сглаженным горам, шли терескеновые пустыни. И плоские террасы, и склоны гор — все было покрыто терескенниками. Сухолюбивые, холодовыносливые низкие полукустарники, почти все тело которых, за исключением веточек, расположено под землей, спрятано от холода, от зимних ветров и морозов, терескены чрезвычайно долговечны. По нашим подсчетам, встречаются кустики высотой всего десять — пятнадцать сантиметров, имеющие возраст сто, двести, а то и триста лет.

Вообще на Памире растения чрезвычайно долговечны. Там есть полыни Скорнякова, рутолистная и другие, живущие сотни лет. Особенно долговечны растения-подушки, плоские распластанные тела которых, похожие на лепешки, представляют собой сплошное переплетение веточек. Заросли таких подушек иногда занимают на Памире огромные пространства: например, в районе Шадпута они тянутся на десятки километров. Там есть маленькие подушечки величиной с пуговицу, которым по пять — десять лет, и есть огромные, до одного-двух метров в диаметре. Им по триста — четыреста лет. Это остролодочники. У этих подушек есть центральный ствол — корень, и, когда он отмирает, вся подушка сразу гибнет.

Но есть такие подушки, например акантолимон или зиббальдия, у которых отдельные побеги дают придаточные корни. Это уже колония, происходящая от одного семени. Такие подушки развиваются и когда центральный корень отмирает: они непрерывно нарастают по краям и отмирают в центре. Через некоторое время такая подушка превращается в кольцо: нарастая по одному — по три миллиметра в год, такие живые растительные кольца достигают трех, пяти, а то и десяти — двадцати метров в поперечнике. Если считать, что прирост таких подушек в среднем равен двум миллиметрам в год, то возраст экземпляра (вернее, колонии), имеющего двадцать метров в поперечнике, — около пяти тысяч лет. Подобные кольца образуют и некоторые злаки, например галечный ковыль. Встречаются кольца ковыля до тридцати метров в диаметре! Скорость нарастания у них равна одному-двум миллиметрам в год, значит, возраст этих колец ковылей равен трем — пяти или даже восьми тысячам лет. И это на Памире не редкость: «колонии» растений, образовавшиеся из одного семенного всхода, живут многие тысячи лет!