Адам Водницкий - Провансальский триптих

— Искала — ничего там нет. А ужасно хочется побольше узнать… достать бы хоть один альбом Андрея Рублева или Феофана Грека. Вы не представляете, как это для меня важно!

— Дайте мне свой адрес. Я скоро возвращаюсь домой. У меня есть несколько альбомов, в Арль я снова приеду ранней весной и что-нибудь вам привезу. Обещаю.

Однако поездку в Арль пришлось отложить на несколько месяцев. Я отправил два альбома по почте — казалось, на том история и закончилась. Но нет, она продолжалась, только без моего участия. То, что происходило, открывалось медленно, по крупицам. Лишь через три года из разрозненных эпизодов составилась целостная картина человеческих судеб (которую лишь условно можно считать полной — ведь она скомпонована сторонним, пусть и доброжелательным наблюдателем).

Много позже я узнал, что девушка с Алискампа (назовем ее Сюзанной), выпускница Школы изящных искусств в Экс-ан-Провансе, преподавала рисование в гимназии Фредерика Мистраля на площади Ламартина. Кроме того, она в качестве волонтера учила рисовать заключенных в арльской тюрьме. Мужская тюрьма, расположенная в предместье Ле Требон близ старой дороги в Авиньон, считалась одной из самых строгих во Франции; в ней отбывали наказание осужденные на длительные сроки. На уроки рисунка и живописи записалось человек пять, главным образом из желания хотя бы на несколько часов избавиться от тоскливой тюремной рутины. Среди них был молодой человек, получивший многолетний срок за убийство. Он был родом из маленькой, затерявшейся в горах, почти полностью отрезанной от мира деревушки неподалеку от Монтелимара (департамент Ардеш). Сирота, воспитанный монахинями, вырос замкнутым и нелюдимым. Он не ходил по субботам на танцы, не заглядывал в деревенскую пивную, не играл с ровесниками в «шары»; целыми днями бродил по горам, охотился на диких кроликов, наблюдал за сурками и дикими козами. Чувствовал себя как дома в лабиринтах местных пещер, в недоступных другим ущельях.

С детства в нем жила неистребимая потребность любви. Судьба свела его с деревенской девушкой, которая, как он свято уверовал, была ему предназначена еще до появления на свет. Они встретились — будто в романтической балладе — однажды майским вечером возле деревенского fontaine [347] Источник, родник ( франц. ). . Он помог ей наполнить ведра, отнес к ней домой. Цвели миндальные деревья, порхали первые бабочки, в горных ручьях форели и хариусы охотились на подёнок, мир был нов и безгрешен, как в первый день творения. Одно свидание, второе, прогулка в горах — и случилось то, что должно было случиться. Страстная, безумная любовь разгоралась как пламя. Юноша впервые почувствовал, что его пустая одинокая жизнь обрела ценность и смысл. Казалось, недолгая разлука — он был призван в армию — ничему не грозит, ничего не изменит. Но вышло иначе. Получив увольнительную и без предупреждения приехав в деревню, он застал девушку в объятиях другого. Чужак, два года назад поселившийся в деревне, молодой голубоглазый и светловолосый иммигрант из Восточной Европы, с язвительной усмешкой уставился на него. Парень пошел к себе, снял висящее на стене над кроватью старое охотничье ружье, вернулся тем же путем и выстрелил пришельцу между глаз, а потом, с еще неостывшим после выстрела ружьем, отправился в жандармский участок, чтобы, как говорят юристы, se constituer prisonnier , то есть отдаться в руки правосудия. Было лето, трещали цикады, горы в прозрачном воздухе казались близкими — рукой подать. Он шел по деревне, с охотничьим ружьем дулом вниз на плече, в ужасе от того, что сделал, несчастный, одинокий, понимая, что его жизнь, еще не начавшись, заканчивается.

— Т’а fait une bêtise, mec. Et pour qui?.. Eh!.. J’en suis désolé!.. [348] Ты сделал глупость, парень. И ради кого?.. Эх!.. Я в отчаянии!.. ( франц. ).

Деревенский жандарм, который знал парня с детства, даже не стал надевать на него наручники. Просто посадил в машину и, почти невменяемого — то ли из-за того, что сделал, то ли из-за измены любимой, — отвез в полицию в Ним. Казалось бы, банальная история… Однако продолжение ее нельзя назвать банальным. Получив десять лет за убийство в состоянии аффекта, осужденный отбывает срок в Арле. Через пять лет оставшуюся половину срока ему сокращают вдвое. В тюрьме он избегал других заключенных, во время общих трапез и на прогулках держался особняком. В течение первых двух лет подготовился к экзаменам на аттестат зрелости и, сдав все предметы на отлично в гимназии Фредерика Мистраля, поступил на заочное отделение философского факультета университета Поля Сезанна в Экс-ан-Провансе. Он был глубоко религиозен; не обращая внимания на шутки и насмешки, посещал — чаще всего в одиночку — воскресную мессу в тюремной часовне. Много читал. С энтузиазмом занимался рисованием. Оказался очень способным. Работал быстро, решительно. Поначалу рисовал гуашью на бумаге, но вскоре оценил преимущества акриловых красок и привлекательность большого формата. Любимым объектом для упражнений стала учительница. Он рисовал ее, не глядя, всегда en face , жирными мазками. Однажды в литературном приложении к ежедневной газете ему попалась рецензия на книгу «Ерминия, или Наставление в живописном искусстве, составленное иеромонахом и живописцем Дионисием» [349] Дионисий Фурноаграфиот, или Дионисий из Фурны (1670–1744) — афонский иеромонах, иконописец; ерминия — разъяснение, истолкование ( греч. ); особый род руководства по иконописи. . Он купил книгу на свои тюремные сбережения, прочитал — и это, потрясло его как coup de foudre [350] Гром среди ясного неба ( франц. ). . Он открыл для себя икону. А также осознал, что должен — посредством живописи — углубить свою веру, дойти до самой сути. Понял, что икона — больше, чем картина, что иконописание (при должном смирении) позволит очиститься и обрести внутренний покой. Поверил, что иконописец в процессе работы впадает в состояние мистического воодушевления и благодати, допускающее общение с Абсолютом.

Из приносимых Сюзанной альбомов он копировал изображения типа Hodegetria либо Eleusa [351] Одигитрия, Елеуса ( греч. ) — распространенные типы изображения Богоматери с младенцем Иисусом. — но с одним отличием: у каждой без исключения Богоматери, с ореолом или без ореола, были черты лица его учительницы: ее треугольное лицо, ее огромные глаза и — вопреки канону — копна черных курчавых волос.

Продолжение этой истории будто соткано из паутинок, из тончайшей материи — мимолетного касания рук, влажного блеска глаз, замирания сердец, — что скорее могло бы стать основой для канцон Раймбаута де Вакейраса, нежели для обыкновенного рассказа. Однако это уже часть другой истории, автору данных строк недоступной.