Геннадий Дмитриев - Я был капитаном Фицроем

Я включил телевизор, и, переключая наугад каналы, попал на российский двадцать четвертый канал новостей. То, что я там увидел, очень заинтересовало меня — диктор рассказывал о сбитом самолете, но совершенно не так, как об этом писали английские и украинские газеты. Он опроверг все обвинения в адрес России и рассказал, приводя весьма убедительные доводы, что украинские ПВО сами сбили свой самолет, опасаясь, чтобы он не приземлился на российской территории. Как ни старались украинские зенитчики, обломки самолета все же упали в территориальных водах России, и их удалось поднять. Кроме того, он сообщил, что корабль НАТО, грубо нарушив границы России, вошел в ее воды, чтобы забрать пилота, спасшегося на парашюте. Министерство иностранных дел предъявило ноту Соединенным штатам Америки и потребовало объяснений. По характеру повреждений определили, что ракета, сбившая самолет, была пущена с территории Грузии, где, согласно заявленному плану учений, дислоцировались украинские средства ПВО. О судьбе остальных членов экипажа ничего не сообщалось.

Лечащий врач был доволен моим состоянием, он пообещал выписать меня на этой неделе, но кроме лечащего врача-хирурга, меня ежедневно навещал психиатр, он подолгу беседовал со мной, спрашивая, что мне удалось вспомнить из моей настоящей жизни, хотя я никак не мог понять, какая из двух реальностей настоящая. Он колол мне какие-то препараты, от которых мне становилось еще хуже, память затуманивалась, и картинки из недавнего прошлого уплывали куда-то, растворяясь в глубине средних веков. Когда действие препарата заканчивалось, а доктор еще не успевал сделать новый укол, я доставал тетрадь, выпрошенную мной у медицинской сестры, и записывал все, что удавалось мне вспомнить. Дневник свой я прятал под матрац, опасаясь, чтобы его не изъяли. Гулять по территории госпиталя и общаться с другими больными мне, несмотря на обещания главного хирурга, не разрешали.

Подполковник Федоренко, мой лечащий врач, торжественно объявил мне о моей выписке, он сказал, что меня отвезут в военную гостиницу на проспект Шевченко, пожал мне руку и пожелал крепкого здоровья. Однако, когда я подошел к проходной, меня за пределы территории госпиталя не выпустили, там меня встретил врач-психиатр и сообщил, что для полного восстановления памяти мне еще предстоит пройти курс лечения в другом медицинском учреждении. Так я попал на Слободку в психоневрологическую клинику, называемый в народе сумасшедшим домом.

Меня снова поселили в отдельную палату, не позволяя общаться с другими пациентами. Несмотря на неоднократные переодевания, мне удалось сохранить тетрадь с дневником и шариковую ручку, которые у меня непременно отобрали бы, если бы обнаружили. Телевизора в палате не было, она больше напоминала тюремную камеру, чем палату. Молчаливый профессор в роговых очках с бородкой клинышком, подробно ни о чем меня не расспрашивал, он колол мне лекарства, по-видимому, те же, что и врач-психиатр из госпиталя, но доза была больше, после них мне становилось совсем худо, я впадал в забытье, просветы реальности делались все короче. Я понял, что скоро уже не смогу ничего писать, никто не был заинтересован в том, чтобы я действительно вспомнил, кто я и что со мной произошло.

Я стал уже забывать и ту, иную реальность из прошлой пиратской жизни, состояние мое становилось каким-то мутным, аморфным, полное безразличие овладевало мной, я не мог высказать ни одной мысли, да мыслей собственно и не было. На вопросы я отвечал смесью русских и английских слов, ощущая полную бессмысленность того, что произношу. В ответ доктор одобрительно кивал головой и глупо улыбался, будто радуясь моему состоянию.

Капитан Фицрой держал курс к островам Карибского моря, туда, где его примет береговое братство, примет без лишних вопросов, где никому нет дела до того, пират он или корсар, или просто морской бродяга, ищущий приключений и добычи, всех этих людей объединяло одно — на родине их ждала петля или топор палача.

Адмирал Бэкон был взбешен, когда узнал о бегстве капитана Фицроя, ему казалось, что узнику удалось бежать только благодаря непроходимой тупости стражников. Адмирал понимал, куда направится опальный корсар, он поднял паруса и бросился в погоню. Он опоздал больше, чем на сутки, и никогда бы ему не догнать быстроходную «Габриэлу» Фицроя, если бы не досадный, нелепый случай. Успехи мореплавания во все времена зависят не только от качеств корабля и мастерства капитана, скорость и направление ветров, течения, капризы стихии, определяют то, что моряки называют удачей. На этот раз удача изменила капитану Фицрою, пройдя неделю с попутным ветром, он попал в штиль, паруса утратили былую упругость и больше не несли корабль по волнам. Не оставалось ничего иного, как ждать, пока поднявшийся ветер не вдохнет жизнь в обвисшую парусину.

Эскадра адмирала нагоняла беспомощно дрейфующий корабль Фицроя, но и она попала в полосу безветрия, мачты кораблей адмирала уже были видны на горизонте, и противники могли лишь наблюдать друг за другом в подзорные трубы, не в силах предпринять что-либо, пока ветер не наполнит паруса кораблей.

На душе у Фицроя было тревожно, он чувствовал опасность, как волк, преследуемый охотниками, но опасался он не за себя, ему было не привыкать принимать бой с превосходящими силами противника, впервые с тех пор, как взошел он палубу боевого корабля, на борту его присутствовало прекрасное, милое и нежное создание, его спасительница Мари. Он с ужасом думал о том, что станет с ней, если он вынужден будет принять бой, если грохот орудий, свист путь и рев ядер, взрывы и пожары ворвутся в жизнь этой несчастной девушки.

Капитан поместил ее в своей каюте, сам же перебрался к штурману Маклорену. Дениэль понимал, что Фицрой не мог оставить девушку в Англии, но присутствие ее на борту боевого корабля его удручало.

— Не нравится мне это все, — ворчал он, — женщина на корабле приносит несчастья, вот, ветер потеряли, каких еще неприятностей нам ждать?

— Но ты же понимаешь, не мог я оставить ее на берегу, когда станет ясно, что это она помогла мне бежать, ее не пощадят.

— Все это так, только не место женщине на военном корабле.

— Дойдем до островов, устроим ее, не будет же она с нами делить судьбу морских бродяг. Зайду к ней, посмотрю, как она.

— Кажется мне, что ты относишься к ней не только, как к спасительнице, прекрасная дама сразила морского бродягу?

— Ах, Дениэль, если бы я мог устроить свою судьбу иначе, вернуться в Англию, создать семью и вести жизнь добропорядочного джентльмена, то непременно предложил бы ей свою руку и сердце, но на родине меня ждет петля, а вечному скитальцу морей семья ни к чему. Мы расстанемся с ней, но только после того, как я буду уверен, что жизнь ее устроена.