Геннадий Дмитриев - Я был капитаном Фицроем

Вот и Новый год наступил. Когда-то я очень любил этот праздник, на душе было торжественно и радостно, мы наряжали елку, смотрели по старому черно-белому телевизору новогодний огонек и верили, что следующий год обязательно принесет счастье. Теперь всё не так, каждый новый год приносит все больше огорчений и бед, с каждым годом прошедшим с болезненной ясностью понимаешь, что еще один год жизни ушел, что их становится все меньше и меньше, года текут, убегают стремительно, и удержать их ничем не возможно.

Не знаю, устраивали ли в больнице для пациентов праздник с елкой и новогодним концертом, я по-прежнему оставался в заточении, к общению с другими больными меня не допускали. Чтобы хоть как-то скрасить мое одинокое существование, Мария Петровна принесла ко мне в палату маленькую пластмассовую, украшенную блестками, елочку. Я посмотрел на нее, и слезы навернулись на глаза.

— Спасибо, Мари, — тихо произнес я, впервые назвав ее по имени, вернее, именем той далекой девушки, что спасла меня, капитана Фицроя, от петли, и которую я вынужден был оставить одну на небольшом, затерянном в океане острове. Где она, что с ней стало, как сложилась ее судьба? Мне это не известно. Узнала ли она, что ее капитан пал, сраженный осколком ядра?

— Вы назвали меня Мари? Это имя той девушки, о которой Вы мне рассказывали?

— Да, простите, это вырвалось случайно, мне показалось, что Вы — это она, простите.

— За что Вы просите прощения, мой капитан? С тех пор, как я узнала Вас, мне неоднократно приходила мысль, что мы с Вами уже где-то встречались, давно, очень давно, в той, прошлой жизни. Но та девушка, она сумела спасти Вас, а я не могу, не могу даже побег Вам организовать, отсюда вырваться невозможно, это наверное хуже, чем тюрьма.

Я сделал шаг ей навстречу и остановился. Нет, между нами нельзя сократить расстояние, она врач — я пациент, мы живем в разных реальностях, и мне нельзя поддаваться нахлынувшим чувствам.

Как-то сразу после Рождества, которое мы провели вдвоем в моей палате, она вошла раскрасневшаяся и возбужденная, на лице ее я впервые увидел улыбку.

— У Вас появилась возможность в скором времени покинуть эти стены! Вы совершенно здоровы, в этом нет сомнений ни у кого, заключение Ваше имеет политические причины, но теперь все изменилось. На днях к Вам придут, представитель высшего командования и депутат Верховной Рады. Если Вы ответите на их вопросы так, как им нужно, Вас выпишут.

— Что же нужно ответить? То, что говорит мой сержант?

— Нет-нет, все уже изменилось, обвинить Россию в том, что это ее средства ПВО сбили Ваш самолет, не удалось. Опубликованы снимки из космоса, где ясно видно, откуда стартовала ракета, сбившая Вас. От Вас хотят услышать, что все произошло случайно, непреднамеренно. Ваш бомбардировщик по ошибке спутали с учебной целью, которая шла тем же курсом, на той же высоте. Вы должны сказать, что ракета был одна, только одна, понимаете? Первой ракеты, от которой Вам удалось уйти, не было. Просто не было. Вы скажете, что Вам разрешили идти в Адлер и приземлиться в российском аэропорту, Вы изменили курс, и он, по нелепой трагической случайности совпал с курсом учебной цели.

— Я согласен подтвердить, что первой ракеты не было, скажу и то, что в Адлер мне идти разрешили. Я не хочу никого обвинять в том, что сбили нас преднамеренно, Бог им судья.

— Вот и хорошо, я верю, что Вы скоро покинете это учреждение, и мы вместе отпразднуем Ваше освобождение.

Я не был до конца уверен в том, что меня выпустят отсюда, даже если я скажу все то, что от меня хотят услышать, в любом случае, я остаюсь опасным свидетелем. Всегда может найтись какой-нибудь падкий на сенсации журналист, который попытается вытянуть из меня то, что никому еще не известно. Могут, конечно, и освободить, но потом… Как говорил старина Билли Бонс, мертвые не кусаются.

Однажды утром ко мне ворвалась медсестра с чистым бельем, новым халатом и туалетными принадлежностями.

— Приведите себя в порядок, сейчас к Вам придут гости.

Едва я успел побриться и семенить одежду, как дверь палаты отворилась, и ко мне вошли: адмирал в белом кителе с золотыми погонами и хрупкая, но уверенная в себе, с цепким колючим взглядом, молодая женщина в строгом темном костюме, за ними толпилась стая телевизионщиков с камерами и софитами. Они быстро развернули свое оборудование, вспыхнул яркий свет, и девушка с необыкновенным макияжем, придающим лицу ее резкую до неестественности контрастность, и микрофоном в руке бодрым голосом начала разговор, глядя в камеру.

— Сейчас мы находимся в палате клиники, где проходит лечение капитан ВВС Андрей Николаевич Фирсов, командир бомбардировщика, потерпевшего катастрофу над Черным морем во время совместных учений с войсками блока НАТО, членом которого в самое ближайшее время станет и наша держава. Российские средства массовой информации распространяют гнусную ложь о том, что, якобы, бомбардировщик, выполнявший ответственно задание, был сбит украинской ракетой преднамеренно, по приказу адмирала. Здесь, с нами, представитель высшего командования военно-морского флота Украины, адмирал Пацюк, которого Россия обвиняет в этом чудовищном преступлении, и народный депутат Верховной Рады Украины, Инга Тищенко. Сейчас мы узнаем правду из первых уст, правду, которая так не выгодна нашим противникам.

Она передала микрофон женщине-депутату, та, взяв микрофон в правую руку, левой сделала жест, будто поправляет колье, висящее у нее на груди, хотя ни колье, ни ожерелья на шее у нее не было. Жест этот показался мне удивительно знакомым. Где я мог видеть этот жест? Взгляд, поза, положение головы, движения рук — всё это где-то когда-то уже было, но где, когда и у кого я мог видеть их? Я перевел взгляд на адмирала, он повел головой, словно стряхивая с плеча локон парика или прически, хотя никакого парика на нем не было, да и от прически остались лишь далекие воспоминания, он был лыс, и только седые виски еще сохраняли остатки волос. Движения адмирала показались мне тоже ужасно знакомыми, я всмотрелся в их лица и обомлел — передо мной стояли: лорд Бэкон и леди Инесса. Я уже не слушал, что они говорят, о чем спросили, я стоял оцепенев, и молчал.

— Что же Вы молчите, капитан? — спросила девушка с ярким макияжем на лице, мы хотим знать правду, надеюсь, Вы поможете нам развеять ту бессовестную ложь, которую распространяет российское телевидение?

— Вы хотите правду, Вы? Зачем Вы явились сюда, лорд Бэкон, лорд-адмирал, предавший своего офицера? А Вы, Вы, леди Инесса? Что на этот раз Вам от меня нужно? Преступные действия адмирала — это скандал, международный скандал, а ошибка капитана — это просто ошибка, недоразумение, так? Этого хотите Вы от меня? Но все это уже было, было, тогда, триста лет назад, чего же опять хотите Вы от меня? Вы хотите правды? Вот она! Тогда, несколько столетий назад, Вы, адмирал, отдали приказ потопить французский корабль, сегодня Вы приказали сбить мой самолет, чтобы никто не узнал о планах Ваших совместных с НАТО учений. Такую правду Вы хотите? Нет? Но это правда, чистая правда, и другой правды не будет! Потому, что правда одна, это ложь многолика, а правда только одна, и ничего другого от меня Вы не услышите. А сейчас убирайтесь вон! Все! Убирайтесь навсегда из моей жизни!