Иржи Груша - Чехия. Инструкция по эксплуатации

Таким образом, точно так же как в Иерусалимском храме (о чем нам рассказывает Вторая Книга Царств) верховный жрец Хилкия обнаружил древний свиток, содержащий Deuteronomion (то есть Книгу Второзакония), так и в башне церкви Святого Иоанна почти-священник Ганка обнаружил фундамент чешских желаний. В сентябре 1817 года — когда от "хилкиады" 622 года до нашей эры прошло столько лет — наконец-то могла наступить "ганкиада" в качестве чешского празднества. Хилкия очищал Храм Иеговы от влияний чуждых литургий, поскольку в осажденном Иерусалиме вера в единого бога как-то сходила на нет. Но в тексте Моисея было совершенно точно записано, каким образом ее обрести: противопоставляя себя идолопоклонникам и язычникам либо же насмехаясь над ними.

Современные исследователи Библии согласно считают, что в момент обнаружения этого документа, чернила на нем еще не совсем высохли. Хилкия и Ганка — что за своеобразная аллитерация! И какой шанс для Двора Кралёве, который наверняка вдохновил своего бывшего министранта (прислужника священника). Этот городок, живописно расположенный у подножия Карконошей, походил на миниатюрный Иерусалим. Под конец тридцатилетней войны с помощью Богоматери он уберегся от нападения шведов и теперь желал быть святилищем культа Девы Марии. Только тот слабел вместе с закатом барокко. И вот на тебе, какое случилось здесь светское чудо!

Успех был совершенно неожиданным. По причине старинных свитков чехи просто с ума сошли. Спрос на героев был намного большим, чем сомнения относительно их неожиданного появления в таком количестве. Наши то ли искатели, то ли создатели и сами были изумлены. Признание Ганки переходило всяческие границы. Будучи открывателем, он, собственно говоря, обладал копирайтом на рукопись, в то время как Линда — превышающий его по уровню автор — терял авторитет. Все его семнадцать стихотворений вышеградских песен по сравнению с этой находкой выглядели словно сноски в тексте.

И было самое время чего-нибудь найти в прекрасных местах его детства. Что-нибудь более драматичное и чисто чешское. И наверняка еще раньше у него родилась идея оживить княжну Либушу, легендарную владычицу Чехии. Линда обдумывал свой первый роман Záře nad pohanstvem (Зарево над язычеством), где наша княжна наконец-то должна была говорить по-чешски, поскольку длительные пророчества она провозглашала только лишь на родном языке немца Гердера, который посвятил ей стихотворение.

Из мрака деяний она восстала, чтобы председательствовать на Либушином Суде ( Libušin soud ), происходящем на пражском Акрополе, но, благодаря месту обнаружения текста, одновременно и неподалеку от Миротиц Йозефа Линды. Мудрая дочь мудрого князя Крока [41] Может, Крака? По другой версии чешской легенды, князь из Чехии отправился в Польшу, где основал город Краков. , сидя на зеленой поляне, спрашивала у вод Влтавы, почему та такая мутная. Наверняка она печалится по причине жадности Храдоша, который домогается, чтобы благородный Штьяглав (Št'áhlav) (община Штьяглавы располагается неподалеку) отрекся от чешского права и, в соответствии с чужестранным, отдал ему все наследство — поскольку у нас все братья получали поровну, а в соответствии с иностранным, все наследовал первородный сын. Такой вот афронт на глазах владычицы! Все собравшиеся на суд поначалу пораженно молчат, но потом встает благородный Ратибор из карконошских гор и говорит так:

Nechvalno nám v Němcieh iskati pravdu.

U nás pravda po zakonu svátu [42] "Бесславно нам у немцев правду искать. У нас правда по закону святому". Текст на старочешском языке с сильными влияниями церковно-славянского языка. .

Какая выразительность! А так же: какая значительность и проникновенность! Не только для тамошних времен, но и на вечность. Современники Линды тоже были восхищены, поскольку здесь подтверждалось, что Германия останется "страной немых — немцев", которых мы не понимаем и не обязаны понимать. Страной мычащих людей, которые все время желают править, хотя сами с собою справиться не могут. Таких людей, которые рвутся приказывать другим, поскольку сами привыкли к подчиненности. А ведь уже старые чехи знали, что мы — народ доброжелательный, сочувствующий и мирный, что мы люди, спасающие весь мир (это по словам Гердера, одного из немногих разумных германцев).

Так что воцарилась громадная радость, хотя тем открытий пробудил первые сомнения. У пастора Добровского, вчерашнего ментора наших молодых людей, имелись филологические и исторические замечания. Но Ганка назвал его "упрямым стариканом" и "чехом не по рождению", чтобы таким образом начать не кончающуюся дискуссию о том, кто, собственно, является "истинным чехом" — дискуссию, в которой аргумент "чешской крови" и "чешской земли" будет играть существенную роль. Точно так же, как впоследствии Blut und Boden в Германии.

Но деликатный Линда тогда молчал. Он был решителен промолвить собственным творением. Оно должно было освободит его от гнета на сердце, который испытывал в те времена, когда писал для Ганки, а не для самого себя. Поэтому он писал эпос, эпическую поэму. Только вместо Илиады это была Чехиада; Прага превращалась в Трою, а предки чехов — в Ахиллов и Гекторов. Ему исполнилось двадцать девять лет, когда его творение вышло из печати. Через два года после обоих открытий. Два года в анонимности! Он дозрел стилистически и создал привлекательное для чтения произведение с красивыми, лирическими пассажами. Вот только персонажи этого произведения отсылали к фигурам, о которых он не мог говорить, хотя они тоже принадлежали ему. Таким образом, могло ли Зарево над язычеством быть чем-то большим, чем только отблеском зеленогорской Авроры?

Другой чех с юга — и литературный конкурент — Челаковский, заходился в восторгах над "Судом Либуше": "Вот если бы я когда-либо мог написать нечто столь же великолепное!". Напыщенно он писал об этом тексте, как о "хрустальном творении, которое рождается один раз в несколько столетий". А вот Заревом он не заинтересовался, для него оно было всего лишь китчеватым слепком, созданным упрямцем и гордецом.

Так что очень скоро Линда почувствовал на своей шкуре спад популярности и количества заказов. Теперь его репертуар состоял не из романов, а из всяких сплетен и мелких статеек. Один раз, правда, он не сдержался и попробовал взяться за сатиру, которая никого не могла обидеть. Линда утверждал, что каждый литератор описывает себя самого, но никто не относился к этому серьезно и не видел каких-либо ассоциаций с рукописями. В такой ситуации он решил испытать свои силы в драматургии и добывал Зелену Гору историей, прославляющей "Ярослава из Штернберка в сражении с татарами" — поскольку замок принадлежал потомкам титульного героя. Но те, однако, не были уверены, а не следует им самим сражаться с чехами, поэтому предпочли молчать.