Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Следующее блюдо состояло из ещё одной деревянной миски, наполненной чем-то похожим на белую сосновую стружку, и я уставился на неё в совершенном изумлении. Замороженная клюква и сосновая стружка были самыми необычными блюдами, которые я когда-либо видел – даже в Сибири, но я гордился своей способностью есть почти всё, и если туземцы могли переварить клюкву и стружку, то и я смогу. То, что показалось мне белой сосновой стружкой, оказалось на пробу тонкими пластинками сырой замороженной рыбы – большой деликатес среди сибиряков, с которым я впоследствии очень хорошо познакомился под названием «строганины». Мне удалось покончить с этими рыбными стружками без какого-либо более серьёзного результата, чем обострение зубной боли. За ними последовали белый хлеб с маслом, пирожки с клюквой и чашки горячего чая, которыми ужин наконец-то закончился. Теперь мы были готовы к главному событию вечера, и после долгой регулировки и настройки оркестр заиграл подвижный русский танец под названием «Калинушка». Головы и правые ноги музыкантов энергично отбивали ритм, человек с гребнем дул с красным от напряжения лицом, и все начали петь. Через мгновение один из мужчин, одетый в куртку и штаны из оленьей кожи, выскочил на середину комнаты и низко поклонился даме, сидевшей на одном конце длинной скамьи. Дама грациозно поднялась, и они начали что-то вроде полу танца, полу пантомимы, приближаясь и удаляясь под музыку в идеальном ритме, то проходя мимо, то кружась вокруг друг друга. Мужчина, по-видимому, признавался в любви к даме, а та, отвергая его ухаживания, отворачивалась и прикрывала лицо платком. Через несколько мгновений этого немого представления дама удалилась, и её место заняла другая, музыка удвоила быстроту и энергичность, а танцоры начали исполнять потрясающий «брейк-даун» [98] Танец американских негров, известный в США с 1840-х годов. Содержал элементы ирландской джиги и других «танцев ногами». Кеннан увидел здесь, конечно, русский танец «вприсядку» и назвал его знакомым ему именем. и пронзительно кричать «Эх! Эх! Эх! Валяй-и-и! Не вставай-я-я!». Со всех сторон раздавались оглушительные звуки гребня и топот полусотни ног по голым доскам. Кровь заплясала у меня в жилах от заразительного возбуждения. Танцор вдруг упал животом на пол у ног своей партнерши и начал прыгать, как огромный кузнечик со сломанной ногой, на локтях и кончиках пальцев ног! Это необыкновенное па повергло всех в самый дикий восторг, и шум криков и пения заглушил все инструменты, кроме гребня, который гудел, как шотландская волынка в последних муках! Такого пения, таких танцев и такого возбуждения я ещё никогда не видел! Он лишил меня всякого самообладания, как звук трубы, играющей общий сбор! В этот момент, мужчина, перетанцевав со всеми дамами одной за другой, остановился, по-видимому, измученный – пот градом катил с его лица, и отправился на поиски мороженой клюквы, чтобы освежиться после такого неистового напряжения. За этим танцем, который назывался «русским», последовал другой, известный как «казачий вальс», к которому Додд, к моему великому удивлению, тотчас присоединился. Я полагал, что могу танцевать не хуже его, поэтому, пригласив даму в красно-синем ситцевом платье, занял свое место. Волнение стало совершенно неописуемым, когда оба американца начали кружиться по комнате, музыканты заиграли в сумасшедшем темпе, человек с гребнем закашлялся и сел, а толпа продолжила отбивать такт ногами и кричать: «Валяй! Американцы! Эх! Эх! Эх!». Степень возбуждения, до которой эти казаки доводят себя во время танцев, невероятна, она оказывает удивительно вдохновляющее действие даже на иностранца. Если бы у меня не случилось временного помешательства от этого необычного воодушевления, я никогда бы не оказался в такой дурацкой ситуации, пытаясь танцевать казачий вальс. В Сибири считается большим нарушением этикета, если вы прекратили танцевать, пока не станцевали или, по крайней мере, не предложили потанцевать со всеми присутствующими дамами; так что если их много, то это вообще крайне утомительное развлечение. К тому моменту, когда мы с Доддом закончили танцевать, мы уже были готовы выскочить на улицу, сесть прямо в сугроб и есть строганину с мороженой клюквой до тех пор, пока не охладим наши раскалённые тела.

В качестве иллюстрации того почтения, с которым относятся к американцам в Анадырске, я упомяну только, что во время моего казачьего вальса я нечаянно наступил тяжёлым сапогом на ногу одного казака. Я заметил, что он сморщился боли, и, как только танец закончился, я подошел к нему с Доддом, чтобы извиниться. Он прервал меня частыми поклонами и возражениями, что ему совсем не больно, и с выражением, свидетельствовавшим о его искренности, заявил, что считает за честь, чтобы американец наступил ему на ногу! Я никогда прежде не понимал, какой гордой и завидной честью я наслаждался, будучи уроженцем моей любимой страны! Я мог бы бродить по заморским странам с полным пренебрежением к чужим ногам и с уверенностью, что чем больше ног я отдавлю, тем больше чести я окажу тёмным иностранцам, и с тем большим удовлетворением я буду думать о моём великодушии! Так что здесь было место, куда могли бы приезжать американцы обнаружившие, что их заслуги не признаны должным образом на родине, и я со всей серьёзностью советую им отправиться в Сибирь, где туземцы сочтут за честь, чтобы им наступали на ноги.

Танцы вперемежку с занятными местными играми и перерывами поесть мороженной клюквы продолжались до двух часов ночи, продлившись девять часов. Я довольно подробно описал этот танцевальный вечер, потому что он является главным развлечением жителей всех русских поселений в Сибири и лучше всего показывает как беспечно-счастливы эти люди.

Все праздники жители только и делали, что ходили друг к другу в гости, устраивали чаепития и развлекались танцами, ездой на санях и игрой в мяч. Каждый вечер с Рождества до Нового года группы людей, одетых в фантастические костюмы, обходили с музыкой все дома в деревне и угощали их обитателей песнями и танцами. Жители этих небольших русских поселений в северо-восточной Сибири – самые беспечные, сердечные, гостеприимные люди в мире, и их общественная жизнь, как бы она ни была проста, несёт в себе все эти черты. Нет никакой церемонности или притворства, никакого стремления каким-либо образом обратить на себя побольше внимания. Они очень непосредственно общаются и относятся друг к другу с самой нежной сердечностью, мужчины часто целуют друг друга при встрече и расставании, как будто они братья. Их изоляция от всего остального мира, по-видимому, связала их узами взаимной симпатии и взаимовыручки и изгнала все чувства зависти, ревности и мелочного эгоизма. Во время нашего пребывания у священника к нам относились с самым глубоким вниманием и добротой, и его небольшой запас деликатесов, такой как мука, сахар и масло, был щедро потрачен на обеспечение нашего стола. Он был рад разделить их с нами и никогда не намекал на компенсацию и, кажется, думал, что это не более, чем обычное гостеприимство с его стороны.