Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Мы все сильно страдали от холода, наша одежда была покрыта инеем от дыхания. Я надел две толстые кухлянки из оленьих шкур, весившие в совокупности фунтов тридцать, туго обвязал их вокруг пояса кушаком, натянул на голову капюшоны, а лицо закрыл беличьей маской, но, несмотря ни на что, должен был бежать рядом с санями, чтобы не замерзнуть. Додд ничего не говорил, но тоже явно мёрз и был подавлен, туземцы молча сидели на своих санях, как будто ничего не ждали и ни на что не надеялись. Только Григорий и старый чукча, которого мы взяли с собой в качестве проводника, проявляли какую-то энергию и, казалось, были уверены, что мы достигнем своей цели. Они шли впереди, повсюду искали под снегом дрова, тщательно осматривали берега реки и время от времени делали обходы равнины к северу от реки. Наконец Додд, ничего не говоря, отдал свой остол одному из туземцев, закутался с головой в шубу и лёг спать на сани, не обращая никакого внимания на мои увещевания и вопросы. Он, очевидно, был сломлен смертельным холодом, который пробирался сквозь самые толстые меха к самым важным жизненным органам. Казалось, он не доживет до утра, если его не разбудить, а, может, не протянет и двух часов. Обескураженный его явно безнадёжным состоянием и сам измученный постоянной борьбой с холодом, я, наконец, потерял всякую надежду и всё же решил прекратить поиски и остановиться на отдых. Я решил разломать одни из наших саней на дрова и, вскипятив немного чаю, оживить хоть немного Додда, но идти дальше на восток и рисковать жизнями без какой-либо видимой перспективы обнаружить отряд или найти дрова, было бессмысленно. Но только я отдал приказ остановиться ближайшим ко мне туземцам, когда мне показалось, что я слышу вдалеке слабый крик. Кровь бросилась в голову, сердце взволнованно застучало… я откинул капюшон и прислушался... И снова слабый протяжный крик донесся в неподвижной атмосфере. При этом звуке собаки моей упряжки навострили уши и рванулись вперёд, а через мгновение я наткнулся на наших передних каюров, собравшихся вокруг того, что казалось старой перевернутой китобойной лодкой, наполовину засыпанной снегом. Отпечатки ног на песке показались Робинзону Крузо менее подозрительным, чем нам эта потрепанная непогодой, брошенная лодка, ибо она свидетельствовала, что где-то поблизости есть жильё. Один из каюров рассказал, что переехал какой-то тёмный твёрдый предмет в снегу, который он сначала принял за бревно, но, остановившись, обнаружил, что это американская китобойная лодка. Если мы когда-либо и благодарили от всей души Бога, то это был именно тот момент. Стряхнув с ресниц густую бахрому инея, я внимательно огляделся в поисках дома, но Григорий опередил меня, и его радостный крик, донесшийся чуть дальше по реке, возвестил о новом открытии. Я оставил своих собак, бросил остол и побежал в направлении крика. Через мгновение я увидел Григория и старого чукчу в ста ярдах от берега реки, стоявших около небольшого снежного холмика, и рассматривавших какой-то тёмный предмет, торчащий из него. Это была долгожданная печная труба! Анадырский отряд был найден!

Неожиданное полночное открытие, когда мы уже потеряли всякую надежду на приют, да и на саму жизнь, было даром Божьим нашим потерявшим надежду душам, и я от волнения не соображал, что делал. Теперь я вспоминаю, что ходил взад-вперед перед сугробом, повторяя на каждом шагу: «Слава Богу! Слава Богу!» – не сознавая ничего, кроме того грандиозного факта, что мы нашли отряд! Додд, пробудившийся от оцепенения, в сильном волнении просил нас найти вход в жилище как можно быстрее, так как он смертельно замёрз и валился с ног от усталости. Но из сугроба не было слышно никаких звуков жизни, и обитатели его, если таковые и были, очевидно, спали. Не находя нигде признаков какой-нибудь двери, я подошел к трубе и громко крикнул в неё: «Эй, в доме!»

– Кто там? - спросил испуганный голос из-под моих ног.

– Выходи и посмотри! А где дверь?

Изумленным американцам, сидевшим внутри, мой голос показался исходящим из печки – явление, никогда не встречавшееся во всей их прежней жизни, и они совершенно правильно рассудили, что любая печка, которая может посреди ночи спросить на хорошем английском, где вход, имеет несомненное право на ответ, потому хоть и нерешительно и несколько испуганно, но сообщили, что дверь находится «в юго-восточном углу». Знаний это нам не прибавило. Во-первых, мы не знали, в какой стороне юго-восток, а во-вторых, круглый сугроб не имел никаких углов. Тогда я начал обходить печную трубу по кругу в надежде найти какой-нибудь вход. Оказалось, что обитатели землянки вырыли для входа глубокую траншею около тридцати футов в длину и прикрыли её палками и оленьими шкурами, чтобы закрыть от падающего снега. Неосторожно ступив на эту хрупкую крышу, я провалился сквозь неё как раз в тот момент, когда один из людей выходил в рубашке и панталонах, держа свечу над головой и всматриваясь в темноту туннеля, чтобы увидеть, кто войдет. Внезапный падение через крышу такого существа, каким я был в тот момент, не был рассчитан на слабые нервы. На мне были две толстенные кухлянки, которые раздули мою фигуру до гигантских размеров; сразу два больших капюшона из оленьей шкуры с длинной заиндевевшей бахромой из чёрного меха были натянуты на мою голову, обледеневшая маска из беличьей шкуры скрывала лицо, и только глаза, выглядывающие из мохнатого инея, выдавали во мне человеческое существо. Человек испуганно попятился назад и чуть не выронил свечу. Я появился в таком сомнительной виде, что он вполне мог потребовать от меня ответа, каковы мои намерения! Но когда я узнал его лицо и снова обратился по-английски, он приблизился и, сняв с меня маску и откинув капюшоны, произнес мое имя. На всём свете ещё не было такого ликования, как тогда, в этом подземном жилище, когда я узнал двух моих старых товарищей, с которыми простился восемь месяцев тому назад, когда «Ольга» вышла из Сан-Франциско. Когда я пожимал тогда руку Хардеру и Робинсону, я не думал, что в следующий раз встречу их в полночь, в маленькой землянке, в безлюдной тундре нижнего Анадыря. Как только мы сняли наши тяжёлые меха и уселись у огня, мы внезапно почувствовали состояние, которое неизбежно последовало за двадцатью четырьмя часами холода, голода и усталости. Наши напряженные нервы разом сдали, и через десять минут я едва мог поднести к губам чашку кофе. Стыдясь такой женской слабости, я старался скрыть её от американцев, и до сих пор думаю, что они не знают, что мы с Доддом несколько раз чуть не упали в обморок в течение первых двадцати минут от внезапного перехода от -45 градусов до +20 и нервного истощения, вызванного тревогой и недосыпанием. Мы ощутили непреодолимую тягу к какому-нибудь сильному стимулятору и потребовали бренди, но никакого спиртного не было. Слабость эта, однако, вскоре прошла, и мы принялись рассказывать друг другу про наши приключения, в то время как наши каюры сбились в кучу в другом конце землянки и согревались горячим чаем.