Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Третье большое племя туземцев – это тюрки. В его состав входят только якуты, которые расселены главным образом вдоль реки Лены от её верховьев до Северного Ледовитого океана. Их происхождение неизвестно, но говорят, что их язык настолько похож на турецкий, что житель Константинополя из низшего класса мог бы сносно пообщаться с якутом с Лены. Я сожалею, что находясь в Сибири, не был достаточно заинтересован в сравнительной филологии, чтобы составить словарь и грамматику якутского языка. У меня были отличные возможности для этого, но я не знал тогда о его близком сходстве с турецким и смотрел на него только как на непонятный жаргон, который только доказывал активное участие якутов в строительстве Вавилонской башни. Основная часть этого племени живёт непосредственно вокруг полюса холода Азии, и они, несомненно, могут переносить более низкую температуру с меньшими страданиями, чем любые другие туземцы в Сибири. Русский исследователь Врангель называл их «железными людьми», и они вполне заслуживают этого названия. Столбик термометра в Якутске, где проживает несколько тысяч человек, составляет в среднем за три зимних месяца тридцать восемь градусов ниже нуля, но этот сильный холод, по-видимому, не причиняет им ни малейшего неудобства. Я видел их при температуре -40°, одетые только в рубашку и тулуп, они спокойно стояли на улице, разговаривали и смеялись, как будто это был приятный летний день, и они просто вышли подышать свежим воздухом! Это самые бережливые и трудолюбивые туземцы во всей Северной Азии. В Сибири бытует поговорка, что если взять якута, раздеть его догола и посадить посреди пустынной тундры, а через год вернуться на это место, то он будет жить в большом уютном доме, окруженном амбарами и стогами сена, владеть табунами лошадей и скота и наслаждаться сытой жизнью. Все они были более или менее цивилизованы общением с русскими, переняли многие их традиции и религию. Те, кто поселился вдоль Лены, выращивают рожь, косят сено, держат стада сибирских лошадей и крупного рогатого скота. Они отъявленные любители поесть и питаются главным образом грубым чёрным хлебом, молоком, маслом и кониной. Они очень искусны в пользовании топором, и с одним этим инструментом пойдут в дикий лес, нарубят им деревьев, обтешут брёвна, наделают досок и построят удобный дом и всё в нём, вплоть до дверей и оконных рам. Это единственные туземцы во всей Северо-Восточной Сибири, которые могут и готовы выполнять тяжелую продолжительную работу.

Эти три больших племени, а именно: американских индейцев, монгольских и тюрко-якутских туземцев, и являются коренными жителями Северо-Восточной Сибири, кроме камчадалов, чуванцев и юкагиров. Эти последние были настолько изменены русским влиянием, что трудно теперь сказать, к какому классу они наиболее близки, и этнолог вскоре будет освобожден от всякого дальнейшего рассмотрения проблемы с их неизбежным исчезновением. Чуванцы и юкагиры уже стали просто остатками племен, и их языки погибнут уже с нынешним поколением [102] Прогноз Кеннана не сбылся – народности чуванцев и юкагиров существуют до сих пор, хотя они и не так многочисленны: чуванцев насчитывается ок. 1300 человек и юкагиров – до 1600. .

Есть ещё немного семей эскимосоподобных туземцев, живущих в постоянных жилищах вблизи Берингова пролива, но мы их не встречали.

Туземцы, которых мы больше всего видели в Анадырске, были, как я уже сказал, чукчи. Они часто приходили к нам и доставляли много удовольствия своими наивными и детскими рассуждениями об американцах, американских инструментах и вообще о всяких незнакомых им вещах, которые мы им показывали. Я никогда не забуду того крайнего изумления, с которым эти люди однажды смотрели в мой бинокль. Однажды ясным холодным днем я вышел с биноклем на улицу, и вокруг меня собралась целая толпа чукчей и юкагиров, чтобы посмотреть, что я буду делать. Заметив их интерес, я передал бинокль одному из них и велел посмотреть через него на другого туземца, который стоял на равнине на расстоянии около ста ярдов. Выражение крайнего удивления, которое постепенно появилось на его лице, когда он увидел, что туземец оказался всего в нескольких футах, было ужасно комично. Ему и в голову не приходило, что это всего лишь оптическая иллюзия, он подумал, что чудесный инструмент действительно физически перенес человека с расстояния ста ярдов до того места, где он стоял, и, держа бинокль у глаз одной рукой, он протянул другую, чтобы попытаться схватить его. К своему великому удивлению, он обнаружил, что не может этого сделать, убрал бинокль и увидел, что человек стоит, как и прежде, в сотне ярдов от него. Тогда ему, видимо, пришла в голову мысль, что если он достаточно быстро поднесёт этот таинственный инструмент к глазам, то застанет человека врасплох в самом начале пути – тогда, возможно, он поймает его на полпути – и узнает, как он это делает. Поэтому он очень медленно поднес бинокль к лицу (внимательно наблюдая за человеком, чтобы убедиться, что тот не жульничает и уже не начал приближаться), а когда бинокль оказался в дюйме от глаз, внезапно посмотрел сквозь него. Но это не помогло. Человек тут же оказался рядом, но как он туда попал, было загадкой. Может быть, ему удастся поймать его, если он схватит его быстро и внезапно? Он пробует и это, но тоже безуспешно. Другие туземцы смотрят на него в совершенном изумлении – что это он пытается сделать этими странными движениями?! Страшно волнуясь, он пытается объяснить им, что тот человек был на расстоянии вытянутой руки, и он всё равно не мог прикоснуться к нему! Его товарищи, конечно, с негодованием говорят, что тот человек вообще не двигался с места. Туземец, настаивает на своём и обращается ко мне, но я от смеха не могу ничего говорить, и тогда он бежит к тому человеку, чтобы узнать, переносился ли он или нет, и вообще, каково это ­– переноситься в одно мгновение на сто ярдов?! Мы, знакомые с научными открытиями, едва ли можем понять, как они представляются совершенно необразованному дикарю, но если бы откуда-нибудь с Марса явилась высшая раса существ и показала нам некий инструмент, который позволял бы человеку находиться в двух разных местах одновременно, мы поняли бы, что ощущает чукча, смотрящий в бинокль.

Вскоре после этого мне случилось однажды ночью разбить в тундре лагерь с отрядом этих самых туземцев, и, получив от Додда записку со специальным посыльным, я занялся её чтением у костра. Из-за какого-то юмористического пассажа в записке я разразился громким смехом, после чего туземцы затолкали друг друга локтями и стали многозначительно показывать на меня, как бы говоря: «Только посмотрите на этого сумасшедшего американца! Что это с ним?». Наконец один из них, седовласый старик, спросил меня, над чем я смеюсь? – «Ну, – сказал я, - я смеюсь над этим», – и указал на листок бумаги. Старик на мгновение задумался, перебросился парой фраз с другими, и все они задумались, но никому, видимо, не удалось пролить свет на причину моего странного смеха. Через несколько минут старик поднял обгоревшую палку, лежавшую у огня, и сказал: «А теперь, пожалуй, я посмотрю на эту палку минуту, а потом посмеюсь; что бы вы подумали?» – «Ну, – сказал я откровенно, – я бы подумал, что вы чудак». – «Вот, – ответил он с удовлетворением, – именно так я и думаю о тебе!» Похоже, он был очень доволен тем, что наши мнения о таком нелепом поведении так точно совпали. Смотреть на палку и смеяться и смотреть на лист бумаги и смеяться – и то и другое казалось ему одинаково нелепым. Языки чукчей и коряков никогда не имели письменности; и, насколько мне известно, ни одно из этих племен никогда не пыталось выразить свои идеи знаками или картинками [103] На самом деле пытались, хотя и ограниченно. Коряки пользовались зачатками картинного письма. Условными знаками записывались вид и количество добычи, купленные товары, расчёты с коллегами, существовали знаки для обозначения чисел вплоть до тысяч. У юкагиров существовало идеографическое письмо, которым пользовались исключительно женщины для своих любовных посланий. . Письменная мысль для многих из них – невозможное понятие. Можно себе представить, с каким удивлением и недоуменным любопытством они разглядывают иллюстрированные газеты, которые иногда дают им моряки китобойных судов, посещающих побережье. Некоторые из картинок они признают изображениями вещей, с которыми они знакомы, но гораздо большее их число столь же непонятно им, как и иероглифы ацтеков. Я помню, как один коряк принес мне однажды старую потрёпанную страницу из журнала мод, на которой были изображены три или четыре фигуры дам в полный рост, в широчайших кринолинах, которые предписывала мода того времени. Бедный коряк сказал, что он давно задавался вопросом, что это за странные предметы, и теперь он надеялся, что американец сможет объяснить ему. Очевидно, у него не было ни малейшего подозрения, что это изображения людей. Я сказал ему, что эти странные предметы, как он их называл, были американскими женщинами. Он разразился изумленным «Тии-и-и-и!» и с удивлением спросил: «Что, все женщины в вашей стране такие большие внизу, как эти?» Это был серьёзный упрёк нашим дамам, и я не осмелился сказать ему, что это только так нарисовано, а только печально подтвердил, что так оно и есть. Он с любопытством посмотрел на мои ноги, потом на картинку, потом снова на мои ноги, как будто пытаясь проследить какое-то сходство между американцем и американкой, но это ему не удалось, и он мудро заключил, что они должны быть совершенно разных видов.