Евгений Бузни - Шпицбергенский дневник

— Мальцев, очевидно, был серьёзно предупреждён и боится, что будет отправлен на материк за свой счёт, — говорит Бузни.

Сам Мальцев отрицает это и утверждает, что ничего негативного о Цивке он не говорил.

В интервью подробно была изложена версия Цивки на жизнь в Баренцбурге и приведены заодно его слова о том, что я всё фантазировал, точнее, врал корреспонденту. При этом правда, привели и моё мнение о том, что это не так. Однако всё это никак не комментировалось газетой и потому у непосвящённого читателя может сложиться впечатление, что Цивка прав, а я лгун. Любопытно, что первые две публикации газеты некоторым жителям Лонгиербюена не понравились, так как они не поверили в то, что такое безобразие может твориться в Баренцбурге, полагая, что многое выдумано журналистом. Это поразительно. Теперь они поймут, что всё выдумал Бузни.

Удивительно, как всё можно перевернуть с ног на голову. Мы зашли со Старковым в редакцию. Однако редактора не было на месте. Пол сказал, что он будет через пол часа. Мы вышли, прошлись к зелёному домику. Старков убедился в том, что ключа опять на месте нет, и, прогулявшись, мы снова зашли в редакцию.

Пол сказал, что редактор будет через час. Меня такой ответ насторожил, тем более что Пол решил взять разговор на себя, спросив, а что я хочу обсудить. Я не стал увиливать или отмалчиваться, а сказал, что считаю сегодняшнюю публикацию неверной и оскорбительной для меня, поскольку редакция, во-первых, обещала не писать о том, что я обманывал. Я ведь убедительно доказывал, что ничего не врал, а лишь переводил сказанное. И, во-вторых, эта же редакция даже не сообщила читателям о том, что сама пригласила меня помочь им, а потому должна взять ответственность на себя, если считает, что написала неправду. Но суть то в том, что я переводил точно.

Пол ответил, что он теперь, может быть, и верит мне, но редакция считает нужным согласно норвежской традиции давать точки зрения обеих сторон спора. Я обратил внимание Пола на то, что он ещё молодой журналист и не понимает того, что газета нужна читателю не для того, чтобы создавать в голове путаницу и загадки, а для того, чтобы давать правдивую информацию. Если даётся лживая информация Цивки, то она должна была быть прокомментирована газетой, чтобы читатель знал, где правда.

Пол сказал, что они не знают, кто прав в этом споре, а потому дают возможность читателю самому разобраться. На это я возразил, пытаясь объяснить, что если журналист не знает, что делать, то он не должен браться за это дело, если он не знает, что писать, то лучше не писать ничего.

Старков сидел и слушал, потом включился, сказав, что главное в том, что написано, будто Бузни лжец, и это надо опровергнуть. Наконец Пол согласился, что всё это нужно сказать редактору.

Мы ушли, и Старков предложил мне походить часик в ожидании прихода редактора. Но я предложил пойти сначала пообедать, так как было уже время обеда, и хотелось есть. Пошли, приготовили опять бульон, курочку, отрезанную от вчерашней, чай. Старков стал донимать меня своими предсказаниями поражения и необходимостью немедленного требования от редакции публикации опровержения. Он не может понять, что редакция просто обезопасила себя от любых нападок тем, что опубликовала мнение Цивки без комментариев, как бы оказавшись в стороне от спора русских между собой.

Дурацкая позиция с нашей точки зрения. Мы то в советское время привыкли к тому, что газета должна говорить правду. Это сегодня большинство газет публикует слухи без проверки. Это же характерно для западной прессы, к которой относится и норвежская. То есть для них важна не защита правды, а лишь упоминание того, что она где-то есть.

Пошёл после обеда в редакцию сам, Старков отдыхал. Но, как и ожидал, редактора не оказалось. Пол сказал, что он был до какого-то времени и ушёл домой. Отчего же его сотрудники не ушли, а редактор, который знал о том, что я приду, ушёл? Пол позвонил ему домой, но того будто бы не оказалось дома. Понятно, что редактор не хочет со мной встречаться.

Я пошёл пройтись к морю. Поболтал ноги в морской воде и пошёл потихоньку в наш гестхаус. Слово это с английского переводится, как гостевой дом.

Мне вспоминается, что раньше в России были гостиные дворы. Что-то Есть общее.

Почти дошёл до моря, когда меня нагнали на машине Серёжа с Катей, которые ехали специально ко мне с просьбой заполнить документы на визу. Я предложил заехать за Старковым, который, конечно, ждал меня с нетерпением, полагая, что я встретился с редактором.

Поехали к Кате домой, где она нас решила покормить макаронами с сосисками. Ну, хоть один человек кормит нормально. Написали черновик заполнения бланков, поскольку у ребят нет даже ещё паспорта. В нашем консульстве в Баренцбурге им давно обещают сделать загранпаспорт, и говорят, что на его оформление требуется четыре месяца.

Это странно. При мне паспорта делались в течение суток в случае необходимости. Более того, Катя собирается платить за паспорта по тысяче с лишним крон, хотя официально уже заплатила по пятьсот рублей и расписалась об этом в журнале. Вот это мне совсем непонятно. Говорят, теперь такой порядок, что с тех, кто живёт в Лонгиербюене, берут по тысяче с лишним крон. Не знаю, насколько это законно.

Справились с макаронами, потом ели мороженое (Катя явно сладкоежка) и пили чай. В это время пришла Вера со своим супругом Свейном.

Поговорили в основном об оформлении визы. Я порекомендовал обратиться к Жоре, работающего у Ян Эгеля, который уже ездил в отпуск и знает, что и как нужно оформлять.

Около десяти поехали домой. Пошли пить чай и Старков, узнав, что встреча с редактором не состоялась, стал донимать меня упрёками в том, что я не остался ожидать редактора, когда сказали, что он будет через час, что я не хочу встречаться и не хочу ничего делать, чтобы защитить свою честь. Я пытался объяснить, что встречусь с редактором, но не обязательно сегодня, что постараюсь защититься, но не обязательно требованием публикации опровержения, которое они, скорее всего, не станут печатать вообще.

Сказал, что сам разберусь, что мне делать. Но Старков повторял и повторял, что Цивка оказался на высоте, а последнее слово не должно быть за ним, что газета поставила точку в нашем споре и всё пропало. Бесконечным повторением этого Старков просто выводил меня из состояния равновесия. Иногда мне даже казалось, что он специально выводит меня. Это грустно.

Я давно уже не выходил из себя и с трудом себя сдерживаю теперь.

Ничто меня так не взрывает, как повторение одного и того же по несколько раз, особенно, если я и не спорю с этим. Так что пошумели, выпили чай, Старков пошёл спать, а я отправился на прогулку, чтобы развеяться от спора свежим воздухом, хотя уже и близилась полночь.