Евгений Бузни - Шпицбергенский дневник

Теперь я понял особый интерес ко мне Аванго, поскольку и в статье говорилось о том, что я коммунист, и сам я этого никогда не скрываю, нося значок КПРФ. Поговорили о некоторых проблемах. Рассказал он о том, как трудно быть у них коммунистом, когда тебя за любую малейшую оплошность могут выгнать с работы, не говоря, что на самом деле причиной является твоя политическая позиция.

Потом разговаривал с Мартином, рассказывал ему анекдоты, а он пообещал дать деньги в качестве помощи для издания книги. Я в порядке шутки подставил сразу ладонь, на что он, смеясь, сказал, что сейчас именно денег нет, но потом он пришлёт, когда я дам ему счёт издательства. Рассказал это Старкову, он поддержал это предложение. В то же время Старков выдвинул мне свою идею, чтобы я занялся вплотную исторической археологией, то есть включился в изучение архивов и, может, даже написал диссертацию. Но я не пришёл в восторг от этого предложения, которое он считает отличной находкой, чтобы занять меня серьёзной работой. Думаю, можно найти кого-то помоложе с перспективой на это дело. Сам-то я подумываю совсем об обратном, чтобы заняться только литературой, а то не успеваю писать свои вещи.

Даже ехать на Шпицберген и заниматься им что-то уже не пропадает желание. Старков, правда, и слушать об этом не захочет, наверное.

Короче, вечер прошёл бы совсем замечательно, если бы к выпивке была ещё хоть какая-то закуска, а то и у Умбрейта ничего кроме сыра с вареньем к чаю ничего не было, и здесь только пиво да виски. Вот пришёл за полночь с заседания и съел с голодухи булочку. А в целом, всё пока чудно.

Сейчас, когда я пишу эти строки, время уже перевалило за полночь. Мы только что пришли из гостей. А начиналось всё, как обычно. Проснулся по будильнику, оделся, умылся, побрился и пошёл будить Старкова, но он уже успел проснуться и встретил меня на улице.

Позавтракали, взяли с собой тормозки и пошли догонять ушедших на полевые работы студентов. Сделали там пару рабочих снимков, поговорили с Мартином и Аванго о предстоящей поездке в Колсбей и пошли себе потихоньку домой. Старков по пути возмущался тем, что практически всех интересует не вообще археология, как таковая, а национальная, то есть американцев места, связанные с Лонгиером, шведов — с шведским пребыванием на Шпицбергене и т. д. В предстоящей поездке в Колсбей никого, оказывается, не интересует Грумант, хотя именно там была добыча угля. А на Колсбее, хоть и появлялся американец Лонгиер, факт этот бал зафиксирован фотоаппаратом, но добычи угля его компания там не производила, а, значит, нет и индустриальной археологии. Такое складывается впечатление, что курсы созданы в принципе не для того, чтобы что-то узнать новое, поскольку никаких археологических раскопок не намечается вовсе, а лишь для того, чтобы получить командировочные расходы для поездки на Шпицберген. Это меня как-то не радует.

Часик отдохнули, потом пообедали бульоном и чаем с бутербродами, взятыми утром. Опять отдохнули. Я почему-то спал беспросыпно. В пять вечера пошли пройтись. Встретили Умбрейта, забирающего из мусорного ящика возле школы чудесные, почти ничем не повреждённые пластмассовые стулья, выброшенные за ненадобностью. Стулья совсем целые, но школа получила новые, а эти девать некуда. Интересно, что Умбрейт успевает всюду побывать и всё узнать. Он решил часть стульев из 27 взять себе, а часть отдать Баренцбургу. Мы со Старковыи увидели и не удержались от того, чтобы сказать, что в нашем научном центре со стульями просто беда. У Старкова в комнате нет стульев вообще, у меня — один и т. д. Умбрейт пообещал дать нам семь стульев.

Прошлись до зелёного домика, Старков убедился в том, что ключа опять нет, и возвратились к себе. В половине восьмого, как намечалось, пришли к Уле, который живёт в том же доме, где расположен ресепшин Нью Бюена.

Поднялись на второй этаж, вошли в коридор и собаки нас почуяли, дав знак хозяину о том, что мы вошли. Обе собачки, ворвавшись в коридор, стали радостно прыгать на нас, пока Уле не загнал их в свой кабинет.

Раздевшись, вошли в просторную комнату с видом не дорогу в посёлок.

Стол уже был накрыт на четыре персоны. Я дал Уле банку венгерского лечо к предстоящему мясу и подарил свою книгу, а Старков добавил наш путеводитель по музею.

В комнате небольшой стеллаж с книгами, диван со столиком и креслами, обеденный стол. Выход на кухню закрывается выдвижной дверью. В конце комнаты закрытый бар с винами, коньяками и другими напитками.

Вбежавшие собаки резвились со мной во всю. Мы явно нравимся друг другу. Посидели немного на диване и пошли вскоре за стол. На маленьких тарелочках уже лежала закуска, состоявшая из нескольких креветок, пары кусочков огурца, пару ломтиков помидор, ломтиков вкрутую сваренного яйца. Не помню относительно хлеба.

Уле предложил для начала белое немецкое вино и разлил его в высокие узкие бокалы. Вино оказалось весьма вкусным и совсем не кислым, то есть хорошо сладимым. Правда, на мой взгляд, винного аромата почти не было. Скорее напоминало просто напиток. Затем Алис принесла поднос, на котором лежала оленина с овощными приправами. Длинной ложкой и вилкой я взял кусочки мяса, цветную капусту, помидорчики. Затем появился сосуд с варёным картофелем, и потом Алис принесла соусницу с соусом.

На столе была тарелка с маринованными маленькими луковичками.

Очень вкусные. Была бы водка — цены бы им не было. Стояли и норвежские маринованные огурчики. Но я знаю, что они мне не нравятся, ибо это ничего общего с нашими маринадами не имеет: огурцы очень сладкие, а мы любим солёные. Тут же стояла тарелочка с паприкой и другая — с зелёными маслинами.

Я попользовался только лучком. Уле разлил в другие более широкие бокалы красное вино. Оно меня не впечатлило особенно, поскольку настоящего винного аромата и вкуса не имело. Это, наверное, было французское столовое вино с обычными консервантами.

Чуть позже, когда мы съели первую мясную подачу, Алис повторила поднос оленины с приправами, а Уле разлил в маленькие рюмочки портвейн замечательного качества. Как выяснилось, на бутылке написано было десять лет выдержки, но сама бутылка стояла у Уле ещё лет десять. То есть португальский портвейн оказался с чудной выдержкой, сохранивший и замечательный аромат и богатый вкус: мягкий, почти не ощущается терпкость, сладкий.

Разговор вёлся сначала о моей книге. Я рассказал вкратце её трагическое содержание. Попутно поговорили о Соколове и его семье. Затем Уле перешёл на немецкий, чтобы включить в беседу и Старкова. Потом обсудили статью в газете. Я пояснил ситуацию. Уле, как всегда, старался защитить систему капитализма, но в данном случае это не получилось, так как дело было в другом. Но он не верит, что Цивку снимут, полагая, что я как обычно живу в нереальном мире фантазий. Так он думает обо мне.