Сергей Безбородов - На краю света

Выйдя из старого дома, я отправился к костру, у которого стояло несколько человек.

С треском и воем пылали цельные бревна, стреляя золотыми искрами. Лызлов, дежуривший у костра, все время плескал на огонь керосином. Под бревнами уже натаяло целое озеро. В мутной воде плавали черные угли и весело отражалось высокое рыжее пламя.

Около костра, кроме Лызлова, стояли Желтобрюх и Сморж.

— Да, не имеет права, — горячо говорил Желтобрюх, заслоняя ладонью лицо от жара пылающих бревен. — И на Большей Земле нет такого порядка, а здесь и подавно.

Сморж исподлобья взглянул на меня, подвинулся, давая мне место, ловко сплюнул сквозь зубы в самый огонь и упрямо сказал:

— Летчик никому не подчиняется. Ему указывать нечего. А какой там порядок на Большой Земле, этого мы не знаем.

— Ты не знаешь, а я знаю, — резко ответил Желтобрюх.

Сморж опять сплюнул в огонь.

— То-то тебя и вышибли из борт-механиков. Больно уж ты много знаешь.

— Меня не за это вышибли, — сказал Желтобрюх. — А вот что Шорохову на Большой Земле за его самоуправство скажут, это мы еще посмотрим. Думаешь, он орден получит? Не получит, не думай. За такой полет у нас в Таганроге сразу бы под суд отдали. А там и карта-то совсем почти не нужна — кругом деревни, города, станции. Летишь, например, в Ростов — держись все время вдоль железной дороги и все. Никуда не собьешься. А вот теперь поглядим, как он будет дорогу искать. Тут дороги ни у кого не спросишь.

— А чего ему спрашивать? Я вот, например, по одному компасу куда хочешь корабль проведу. Мне никакой карты не нужно. И летчик тоже без карты не пропадет. Что я не знаю, что ли? Я мореходку почти что кончил. Вся эта навигация у меня от зубов отскакивает.

— Как же это ты без карты корабль проведешь? — тихо спросил Лызлов, поправляя ногой обгоревшие бревна.

— Очень просто. Надо мне, вот, например, к салотопке проплыть, я сразу взгляну на салотопку, потом на компас. Ага, салотопка на север. Значит, подаю команду рулевому: курс норд, полный вперед. К салотопке.

— Ну, а если тебе, например, надо не к салотопке, а в Лондон проплыть, тогда как? — все так же тихо, не глядя на Сморжа, спросил Лызлов.

— В какой Лондон? — растерянно спросил Сморж.

Желтобрюх радостно захохотал.

— В Лондон, в Англию, — сказал он. — До салотопки-то я не то что без карты, а даже без компаса доплыву. А вот как ты в Лондон без карты попадешь? Тоже, значит, сначала на Лондон посмотришь, потом на компас, и давай командовать: полный вперед, качай в Лондон! Или как?

Сморж толкнул Желтобрюха локтем.

— Что ты мне голову-то морочишь! Лондон совсем другое дело, а он ведь не в Лондон полетел. Зачем ему карта, раз он тут, вокруг зимовки летает. Лондон — дальнее плавание, а это каботажное. Две больших разницы.

— Ну, ладно, — смеясь проговорил Желтобрюх. — Тогда скажи, как ты к мысу Сесиль Гармсуорт, например, поплывешь вот отсюда, от костра, если у тебя нет карты? Это уж не в Англию, это тут, на Франце — каботажное плавание.

— По компасу и поплыву, — свирепея, закричал Сморж. — Если на юг, так на юг, если на север, так на север.

— А магнитное склонение? — улыбаясь спросил Лызлов.

Сморж махнул рукой.

— А ну вас к чорту! Вы кого хочешь с толку собьете. Что вы ко мне привязались! Карта, карта! И молодец, что полетел без карты. По карте-то каждый дурак слетает. Вот увидите, он вам всем носы утрет.

Желтобрюх ничего не ответил и только с досадой пожал плечами. Все замолчали.

— А мороз-то все крепчает, — вдруг ни с того ни с сего сказал Лызлов, — градусов, поди, уж под тридцать.

— Да-а, — вздохнул Желтобрюх, — где-то он теперь?

Ночь была темная, морозная, тихая. Чуть виднелись в темноте смутные очертания Рубини-Рок и каким-то странным фосфорическим светом мерцал, отражая звездный блеск, круглый купол ледника Гукера.

И я вдруг ясно представил себе, что, может быть, вот сейчас, в эту самую минуту, где-то во тьме бредет человек — один, голодный, замерзающий. Может быть, он заплутался и все дальше и дальше уходит от нас. Он будет итти день, два, и ни один звук не нарушит тишины вокруг него, и сколько ни зови, ни кричи, ни плачь, — никто его не услышит, и сколько ни иди, — вокруг него будет все тот же лед и снег, только лед и снег, какие-то острова, какие-то проливы, безлюдные, молчаливые…

А может быть, он уже мертв?.. «Как странно, — подумал я, — никто из нас ни разу громко не сказал о том, что, может быть, Шорохов уже умер».

— А собаки-то у тебя готовы? — тихо спросил Лызлов у Желтобрюха.

— Да нет, — ответил Желтобрюх и, прищурившись от яркого света, посмотрел во тьму, — никак переловить всех не могу. Четырех поймал, а Хулиган, Байкал и Чарлик, как будто догадались проклятые, никак в руки не даются. Измучился прямо. Мясом вот манил, — он вытащил из кармана кусок нежно-розового сырого мяса и показал нам, — и на мясо даже не идут.

— Никак свинина? — подозрительно спросил Сморж.

— Свинина. Арсентьич выдал для приманки. Ну, пойду ловить, — добавил он, бросил в костер окурок папироски, неторопливо натянул рукавицы, поправил шапку и зашагал в темноту — долговязый, тонконогий, нескладный.

— Тоже каюр называется, собак поймать не может, — проворчал Сморж, глядя ему вслед.

Я медленно пошел в старый дом. Снег под моими ногами визжал и звенел. «А верно ведь градусов тридцать будет», — подумал я, подходя к дому.

В кают-компании, у стола, заставленного тарелками, кружками, банками консервов, сидели Вася Гуткин, Савранский, Каплин и пили чай. Пили они лениво, медленно, видно было, что они давно уже пьют, что пить им уже надоело, а делать больше нечего.

— Человек без пищи долго не протянет, — тихо, со знанием дела говорил Вася Гуткин, прихлебывая чай. — Две недели — это уж я считаю самое большее, а так, на круг, надо класть дней десять. Опять-таки где: в комнате если, в тепле, это — одно, а на дворе, в мороз или там в буран — другое.

— В Америке какой-то американец сто дней ничего не ел на спор, — проговорил Каплин и, вздохнув, стал жевать кусок копченой колбасы.

— А воду он пил? — спросил Вася Гуткин, прищурившись.

— Воду, кажется, пил. Да, верно, пил, — воду с сахаром.

— Ну, вот. Это, милок, совсем не то. А ты попробуй, чтобы ни синь пороху во рту не было. Больше десяти дней ни за что не выдержать.

— Он и десяти дней в такой мороз не выдержит, — проговорил Савранский. — Скотт замерз на шестой день, а у Скотта была и палатка, и спальный мешок, и теплая одежда. Нет, я считаю, что больше трех дней он не продержится.

Савранский посмотрел на старинные стенные часы «Король Парижа», висевшие у нас в кают-компании, и поднялся из-за стола.

— Пожалуй, пора уже будить.

Через несколько минут в кают-компанию пошатываясь вошел заспанный, красноглазый Боря Линев. Громко зевая и потягиваясь, он плюхнулся на табуретку, посмотрел на нас осоловелыми глазами.