Т Габрусенко - Эти непонятные корейцы

Такой новый корейский порядок если и вызывает у кого недовольство, так все у тех же писателей-деревенщиков, только местных. Впрочем, что тут удивляться: порядок-то новый, а значит, по определению плохой. Традиционалисты ведь на то и традиционалисты, чтобы непрерывно тосковать по прошлому, работа у них такая: то по деревенским колодцам их ностальгия мучает, то по традиционным домам с окнами не застекленными, а затянутыми бумагой (где, поясню, темно, тесно, низкие потолки, а из щелей свистит ветер), то по рукотворной соевой пасте{ 31 Соевую пасту в современной Корее почти нигде не готовят дома — дело это долгое и весьма трудоемкое. }. Да если б это одно! Мне довелось как-то прочесть статью с сетованиями на тему, что современные девушки в Корее не носят при себе, как раньше, кинжалов «тангом». В старые добрые времена это была необходимая часть их аксессуаров. В случае, когда женщина бывала опозорена мужчиной, она должна была вонзить этот кинжал… Не туда, куда вы подумали, а в грудь, причем себе. Чтобы негодяй навек потерял покой от терзаний совести. А нынче — какое падение нравов! — бесстыжие кореянки бегут заявлять в полицию.

Любопытно, кстати говоря, что ни одной «деревенщицы», по моим наблюдениям, ни в Корее, ни в России нет, хотя писательниц больше чем достаточно. Традиционный уклад почему-то никак не вдохновляет женщин. Воду-то из воспетого поэтом колодца на голове таскать приходится им…

К счастью, традиционалисты в нынешней Корее все меньше влияют на общественное мнение. Подавляющее большинство корейцев — люди практичные и здравомыслящие, а поэтому к весику, как и к другим новым веяниям, облегчающим труд женщин, относятся весьма положительно. Обеды и ужины вне дома, в ресторане понемногу превращаются в часть современной корейской культуры. Причем не только студенческо-молодежной, но и вполне солидной, семейной. Это принято, это нормально — поужинать вечером с женой не дома, а в соседнем ресторане, собраться с друзьями в пивной, поехать с семьей в воскресенье в соседнюю провинцию, чтобы полакомиться там в одном из ресторанов по-особому приготовленной местной рыбой. Даже большие семьи, состоящие из нескольких поколений, в нынешнее время предпочитают не набиваться на семейное торжество в чью-то квартиру, а чинно заказать столики в ресторане, красиво одеться, на людей посмотреть и себя показать. Любят подобные выходы в свет и деревенские старушки, приезжающие погостить к сыновьям в Сеул. Как почетных гостей, их ведут в самые дорогие рестораны национальной кухни. С любопытством озираются бабушки вокруг, с удовольствием пробуют деликатесные блюда… И никакому деревенщику не убедить деревенскую бабушку, что весик — это плохо, что нищета, забитость и каторжный труд, в которых прошла ее молодость, имеют хоть какие-то преимущества перед нынешним изобилием и удобствами жизни.

Что же касается молодежи, то для нее весик привычен, как автобус. Молодые смотрят на вещи совсем просто. Зачем возиться со сковородками, считают они, если можно выйти на улицу и поесть все, что хочешь? А если лень идти, закажи на дом по телефону. В таком потребительском раю, как Сеул, в глазах молодежи умение женщины готовить постепенно теряет актуальность и становится неким необязательным хобби, вроде умения вышивать крестиком. Умеешь вышить подушечку — хорошо. Не умеешь — не беда. Не уметь готовить не стыдно. Куда более стыдно не владеть компьютером или английским языком. Вот уж это — позор так позор. И чему ее только родители учили?

Изящно перепархивая из конфуцианского феодализма в буржуазный коммунизм, корейские девушки готовить, похоже, так и не научатся. Но стоит ли так уж возмущаться по этому поводу? Вот не умеем мы с вами, уважаемые современные русские хозяйки, ткать. И прясть не можем, хотя это смотрится, не спорю, очень женственно, поэтично и даже музыкально («В ни-иизенькой светё-ё-ёлке», помните?). И жать снопов нам как-то редко приходится. Но ведь не сгораем мы с вами от стыда по этой причине. Ну, не умеют корейские девушки готовить. Но, может быть, им это просто не надо? Они и без поварешек неплохо смотрятся.

Мой первый журналистский опыт состоялся в эпоху перестройки, в период, когда пресса со всех концов разоблачала только что почивший в бозе СССР. Мне тоже предложили его разоблачить — по специальности. Надо было написать о том, как в свое время Советская власть депортировала корейцев с Сахалина в Среднюю Азию, как позакрывала корейские школы и театры, лишила корейцев их родного языка и исконной национальной культуры.

Редактор посоветовал мне писать резко, не стесняясь в выражениях, — ведь небольшая газета эта была создана как орган печати репрессированных народов, жертв сталинской ассимиляционной политики. Моя статья была призвана доказать, что лозунг о национальном самоопределении в СССР существовал только на бумаге, а на деле подменялся ассимиляцией и насильственной русификацией.

В принципе, задача была понятной и где-то даже благородной. В самом деле, советским корейцам было что припомнить нашей родной власти. Обвинение всего народа, включая грудных младенцев, в шпионаже в пользу Японии, переселение в 24 часа с насиженного места в телячьих вагонах — чувствуется тут рука товарища Сталина, великого гуманиста всех времен и народов…

Много трагического и страшного рассказывают об этом очевидцы. О гибели стариков и детей, о том, как охрана выбрасывала трупы прямо из вагонов, а для корейцев нет греха страшнее, чем оставить прах родственника брошенным, не захороненным по сложному национальному обряду. О том, как высаживали людей на голом месте, в пустыне, и они, как стада, сбивались в круг — в середине дети, потом матери, а по краям мужчины, принимавшие на себя весь пронизывающий холод ночной пустыни.

О том, как наутро они начинали копать землянки в промерзшей на многие метры земле. Страшное было время, что и говорить.

И все же жажда крови и политических выводов, которой томился редактор маленькой газеты, настораживала. Мне хотелось рассказать обо всем по-другому — как-то по-человечески, что ли…

Ведь корейцы, подавшиеся на русский Дальний Восток в поисках лучшей доли, оказались игрушкой не только в руках великого советского инквизитора — они стали заложниками истории.

Да, советский диктатор страдал шпиономанией. Да, при рубке леса он не жалел щепок. Но в период подготовки к войне с Японией, в период, когда Корея была не самостоятельной страной, а японским генерал-губернаторством, — чем еще, как не подрывной силой в тылу, могли ощущаться эти многочисленные дальневосточные колонии корейцев — скученно живущих, плохо говорящих по-русски, варящихся в своей среде эмигрантов? Разбирались с этими потенциальными шпионами, конечно, по законам, далеким от цивилизованных (хотя вряд ли цивилизованнее выглядит, например, принятое примерно в то же самое время решение Рузвельта об отправке в лагеря всех американцев японского происхождения). Но ведь и с коренным населением России власти в те годы обращались не гуманнее. Таким же заложником истории стал мой прадед, белогвардейский офицер, разлученный с семьей, вынужденный окончить свою жизнь в эмигрантских скитаниях. Ему не повезло — в гражданской войне победила не его сторона, и он автоматически превратился во врага новой власти. Так же не повезло и нашим корейцам — перебежали они не на самую ласковую землю и не в самые удачные годы.