Т Габрусенко - Эти непонятные корейцы

Понятно, что такая трактовка событий не устроила моего редактора. От меня требовались тона куда более пафосные — острое политическое разоблачение, гневный плач по утраченной культуре, резкий протест по поводу разрушения системы национального корейского образования в СССР… Но что-то в моей душе противилось такой установке. В простенькую разоблачительную схему (закрытие национальных газет и школ = подавление национального самосознания, насильственная ассимиляция = трагедия народа) не укладывалось слишком многое. Да, сталинские соколы переселили корейцев в отвратительные материальные условия, заставили начать жизнь практически с нуля. Но это случилось в 1937 году, когда в лагерях и ссылках страдали люди самых разных национальностей. А потом жизнь продолжалась.

И не все в той жизни виделось мне безоговорочно плохим в отношении советских корейцев.

Начать хотя бы с образования. Большинство корейских эмигрантов в момент перехода к нам были беднейшими крестьянами — они и бежали-то в Россию от безземелья и беспросветной нищеты. Естественно, эти люди были неграмотными. Их дети смогли не просто выучиться читать — в советское время по уровню высшего образования корейцы были то ли на первом, то ли на втором месте среди народов СССР. Что же касается сугубо национального образования корейцев, то тут мне вспоминался один немаловажный факт. В 1980-е годы на корейском отделении востфака Дальневосточного государственного университета, где я училась, практически не было советских корейцев — они, приходя на факультет, выбирали исключительно японский или китайский язык, хотя идти на корейский их всячески уговаривали при поступлении.

По уровню доходов на общем советском фоне корейцы тоже всегда смотрелись весьма неплохо. Я жила в 80-х годах на Дальнем Востоке и хорошо помню, что у многих корейцев в те годы были свои богатые дома и машины, корейская молодежь в массе своей всегда была хорошо одета. Конечно, золотой дождь на этих людей не проливался — Россия и сама по себе не самая богатая и благополучная страна. Но все-таки корейцы в среднем были заметно более обеспеченны, чем многие другие народы СССР. А с людьми, которые крепко стоят на ногах, нельзя не считаться даже при социализме. Возможно, завистливые реплики за спиной им слышать и приходилось, но уж страдальцами, жертвами наши корейцы никогда мне лично не казались. Конечно, я, русская, не могу достоверно свидетельствовать, как внутренне они ощущали себя, страдали ли от проявлений расизма со стороны окружающих. И тем не менее замечу, что если в детстве и юности мне приходилось сталкиваться, например, с проявлениями бытового антисемитизма, то о корейцах я никогда не слышала ничего плохого. Отец всегда одобрительно говорил, что таких трудяг, как корейцы, надо поискать. Мама — заядлая любительница-огородница, отреагировала на мое поступление на корейское отделение Дальневосточного университета полушутливой фразой: «Ну, теперь за корейца замуж выйдешь, научишь меня, как хорошие арбузы выращивать»… Правда, стоит отметить, что я жила в детстве в многонациональной Сибири, где бытовой расизм всегда был на порядок слабее, чем в Центральной России. Но и в столице, по моим наблюдениям, отношение к корейцам не было плохим. Стоит вспомнить хотя бы популярность у русской интеллигенции прозы Анатолия Кима, корейца по национальности, который хотя и пишет на русском языке, но известность в советское время получил благодаря именно дальневосточным мотивам в своем творчестве.

Все эти соображения мешали мне проникнуться должным обличительным пафосом. Статья вышла недостаточно накаленной, и в редакции сильно переписали ее, расцветив такими перестроечно-огонечными штампами, что читать результат под своим именем мне было стыдно.

С тех пор прошло больше десяти лет. Я уже семь лет живу не в своей стране. И чем дольше я живу за границей, тем больше ощущаю, что мои сомнения при написании той давней статьи были не случайны. Я поняла, что проблемы национального самосознания, проблемы сохранения корейцами, как и другими эмигрантами, своего языка и культуры на территории другого государства — в общем, проблемы, которые та перестроечная газета преподносила как язвы социализма и приписывала исключительно злой воле советского режима, едва ли разрешаемы в принципе. Вне зависимости от страны и социального строя.

Австралия, где я сейчас живу, это далеко не сталинский Советский Союз, где целый народ могли за мифическую вину сослать туда, куда Макар телят не гонял. Национализм, расизм здесь под строгим запретом. Никто не посмеет обозвать человека иного цвета кожи «чучмеком», «чуркой», как это, к великому стыду моему, можно все чаще услышать в последнее время в России даже из уст образованных людей. Здесь за одно такое публично оброненное словечко можно загреметь за решетку. Три раза приходило мне письмо от администрации университета с просьбой ответить, не приходилось ли мне, иностранке, подвергаться в Австралии национальной дискриминации. Писали так заботливо, что прямо хотелось на кого-то нажаловаться. Но — не на кого.

В рекламах, изображающих австралийских граждан, никогда не показывают только белых: обязательно присутствуют аборигенские, азиатские, негритянские лица. Как поется в австралийской песне, которую дети учат в школах: «We are one, but we are many». И это не рекламный трюк. Обилие межнациональных, межрасовых браков, разнорасовые любовные парочки и этнически смешанные дружеские компании на улицах… Дочкины подружки — сплошной интернационал.

Правда, та дружба народов, которую можно сейчас наблюдать, существует относительно недавно — лет 25—30 назад все было по другому. Создавалась Австралия как исключительно «белое», причем британское, англоязычное государство. До 1972 года была запрещена «желтая» эмиграция, местные аборигены получили избирательные права только в 1968 году. Но тем не менее сейчас скрытые расистские настроения можно встретить лишь среди стариков. А большинство населения мультикультурализм, интернационализм воспринимает как норму жизни.

Однако при ближайшем рассмотрении ситуация с мультикультурализмом оказывается далеко не такой простой. И первое — в «мультикультурной» стране на мультиязыках никто не говорит. Китайцы, корейцы, арабы — все говорят и между собой, и с детьми практически только по-английски. Почему?

Недавно получаю письмо из дочкиной школы, в котором сообщают, что в школе начинается преподавание итальянского языка и что от родителей требуется поддержать интерес ребенка в этом направлении. А далее на двух больших листах следует подробнейшее объяснение, зачем это нужно: «Зная иностранный язык, ребенок будет лучше знать английский», «итальянский язык является европейским языком и поэтому может быть полезен для расширения кругозора»… И, наконец, аргумент самый убойный: