Игорь Забелин - Встречи, которых не было

Не для того, чтобы принизить одних за счет других. Просто любое историческое исследование должно быть пронизано уважением к человеку. Просто нельзя, чтобы исторические события заслоняли от историка живых людей, реальную расстановку сил, подлинных вдохновителей и руководителей, потому что чины важны для современников, но не для историков. И еще потому, что нет в истории человечества ничего ценнее прекрасных душевных качеств реальных людей, тех, что жили задолго до нас, их творческой инициативы, их самозабвения, готовности идти на подвиг во имя поставленной цели. Самое важное в истории — это накопление человеческого в человеке. Очень труден и сложен этот процесс, часты, к сожалению, рецидивы, отбрасывающие целые слои общества назад. Но все-таки психологическая эволюция человечества продолжается, накопление человеческого в людях происходит неуклонно, и это приведет в конце концов к созданию человека новой формации, человека будущего, о котором мы сейчас только мечтаем.

Вот почему нельзя разбазаривать драгоценные приобретения прошлых поколений и вот почему всегда необходимо отличать золото от позолоты, а творчество — от слепого повиновения власть имущим. И по этой же причине нельзя исторически оценивать участников предприятия по их чинам. Главное — человеческое в человеке, его моральный вес, духовная, нравственная ценность. Но это главное учитывалось далеко не во всех случаях, часто на первый план выдвигались моменты формальные. Именно поэтому многие исторические события следует подвергнуть моральному переосмыслению.

К чему это иной раз приводит, мы увидим из наших дальнейших расследований.

На северо-востоке нашей страны, от Парапольского дола у основания полуострова Камчатки до берегов Анадырского залива, протягивается Корякский хребет. Горные кряжи подходят вплотную к побережью и образуют многочисленные бухты. Одна из них называется бухтой Гавриила. Впервые я услышал о ней давно, теперь уже более десяти лет тому назад.

Я летел На Чукотку. Наш самолет всего за трое суток преодолел колоссальное пространство от Москвы до Берингова моря и опустился в Анадыре. Первое, что мы увидели, — это тучи чаек. Именно тучи. Чайки преследовали рыболовные суденышки, караулили сети, вились Над причалами, над невысокими домами селения. Но потом мы забыли про чаек — внимание наше, мягко выражаясь, привлекли комары. Вообще различных комаров на белом свете очень много, кажется, более пятисот видов. Так эти были большущие, рыжие, мохнатые, словно они завернулись от холода в цигейковые шубки. Количество их не поддавалось никакой оценке. Я пытался писать дневник, но не выдержал, захлопнул тетрадь, а на следующий день обнаружил между страницами засушившихся комаров.

Нам долго не давали разрешения на вылет, но потом мы все-таки покинули Анадырь. Мне предстояло работать в бухте Угольной, но добраться до нее было непросто.

Я немало ездил и немало видел различных мест, но до сих пор убежден, что трудно найти на земле уголок более красивый, чем бухта Провидения, точнее, бухта Эммы в этом заливе. Не берусь точно передать ее красоту, объяснить, чем она прекрасна. По крайней мере красота ее не броска — она лаконична, сдержанна, сурова, как все, кроме цветов, на севере. Серые, цвета шинельного сукна, сопки, белые пятна снежников и глубокая зеленая вода, в которой отражается низкое серое небо, — вот, пожалуй, и все. Но потому, что в бухте Эммы зеленые не склоны, а вода, что белые не облака, а снежники в ложбинах, простая гамма красок поражает, оставляет совершенно незабываемое впечатление и волнует. Во всяком случае так было со мной.

Из бухты Провидения в бухту Угольную мне пришлось отправиться на катере, который назывался «Победа», имел в длину двадцать шагов, а в ширину шесть. Мы вышли из бухты Эммы, идеально защищенной от морских волн, под вечер. Во фьорде нас уже качало, но вполне деликатно. Берега фьорда отвесны, как стены средневекового замка, и так же монолитны. Я стоял на палубе, смотрел по сторонам и вдруг увидел на стене, на самом Верху, одинокий крест. Он выделялся очень рельефно и четко на фоне еще светлого неба. Никто не знал, над чьей могилой он поставлен, и никто не мог сказать, давно ли поставлен, Но что не в наши дни, в этом сомневаться не приходилось. Очевидно, давно, еще тогда, когда плавали здесь парусные шхуны и промышляли ныне почти исчезнувшего морского котика.

Крутая волна у выхода из фьорда в Берингово море заставила меня перенестись из прошлого в настоящее. Пришлось уйти в кубрик.

…Проснулся я через четырнадцать часов. Кубрик был залит водой, и, когда катер кренился, вода переливалась с одной стороны на другую, увлекая за собой окурки, куски мертвенно-бледного хлеба из американской пшеничной муки, обрывки бумаги. Справившись с чувством вялости, безразличия, я заставил себя подняться и вышел на палубу. Теперь мы шли вдоль берега. Прямо из воды поднимались срезанные морем отвесные склоны сопок — отрогов Корякского хребта. Мы подплывали к бухте Угольной. Часов в шесть вечера маленькая «Победа» стала у пирса, и мы почувствовали под ногами твердую почву. Впрочем, сначала она не показалась нам твердой, и мы все были убеждены, что она карается, так же как палуба катерка.

А катерок, почти не задерживаясь, отошел от пирса и снова взял курс в открытое море.

— Куда он пошел? — спросил я.

— В бухту Гавриила, — ответили мне. — Это миль сто отсюда.

Никаких исторических ассоциаций это название в тот момент у меня не вызвало. Гавриила так Гавриила. Они, эти исторические ассоциации, возникли позднее. В поселковой библиотеке я взял книжку о Витусе Беринге и из нее узнал, что свое, первое плавание вдоль северо-восточных берегов Азий он совершил на судне, которое называлось «Св. Гавриил».

Это открытие настроило меня на романтический лад.

В свободные часы я усаживался на берегу моря и подолгу смотрел вдаль, провожая глазами темные дымки пароходов, которые, не заходя в Угольную, шли прямо на Провидение. Я фантазировал, и в моем воображении частенько возникал парусник «Св. Гавриил», отважно плывущий вдоль пасмурных, неприветливых берегов на север, к проливу, который теперь носит имя руководителя экспедиции Витуса Беринга. Я представлял его себе отважным, не ведающим страха и сомнений мореплавателем, открывателем новых земель, суровым, закаленным; непреклонным, овеянным ореолом заслуженной славы…

Итак, поговорим о Витусе Беринге. Дележ «курицы славы» в северной части Тихого океана уже поставлен нами под сомнение. Но может быть, духовная значимость Витуса Беринга, его моральный вес столь велики, что именно поэтому следует оправдать посмертную славу мореплавателя?..