Федор Талызин - Под солнцем Мексики

Дональд Плетч и Умберто Ромеро Альварес, врачи, сопровождавшие меня в поездке, показали карту нашего будущего маршрута. Основное направление было взято из Мехико на Веракрус, к Мексиканскому заливу. Эти два города соединены между собой почти прямой линией шоссе. Но на карте наш маршрут был прочерчен такими путаными зигзагами, что я не смог удержаться от невольного «черт побери!».

Несколько минут я разбирал маршрут, бестолковый на первый взгляд, пока не убедился — он составлен так, что ни одно селение, ни один городок, подозрительный на малярию, не оставался в стороне.

Мои коллеги терпеливо наблюдали, как я путешествую концом карандаша по карте, вымеряю расстояние и подсчитываю время. Наконец мои сомнения оказались развеянными и я поднял обе руки вверх, честно признав себя побежденным.

— Доктор, вы же уверяли нас, что вас не страшат ни дорога, ни количество пунктов, — с ехидной любезностью заметил Альварес.

— Меня пугает другое. На эти поездки уйдет не менее года.

— A-а! Это, должно быть, довольно неприятная перспектива — провести целый год в нашей стране?

— С тобой безусловно! — бросает Плетч.

Все трое хохочем.

— Нет, друзья! Я с удовольствием пробыл бы здесь год и, вероятно, не заметил бы, как он пролетел, но меня ведь послали сюда не путешествовать, а работать. Однако маршрут вы разработали превосходно! Когда выезжаем?

— Завтра на рассвете, если вы не протестуете.

Я не возражаю, и мы прощаемся, пожелав друг другу приятного сна.

…Выезжаем из Мехико ранним утром. Солнце, поднимаясь где-то далеко за горами, посылает сюда, в долину, первые, не сильные еще лучи. В воздухе разлита мягкая прохлада. Кажется, что она стекает прямо с неба, с его чистых голубых высот.

Сразу же за пригородом начинаются поля кукурузы и черных бобов — фрихолес. Поля в отличие от наших скрыты за сплошными изгородями огромных, высоченных агав. Мне сразу хочется рассмотреть поближе кукурузу: какова-то она здесь, у себя на родине? Но останавливать из-за этого машину неловко. Успею еще рассмотреть, не единственное это кукурузное поле в Мексике.

Машина легко мчится по великолепному гладкому шоссе. Вообще дороги здесь прекрасны. Испанцы-завоеватели в свое время восхищались дорогами древних мексиканцев. Нынешними автострадами Мексики восхищаются все приезжающие сюда иностранцы.

Машина, заглатывая ленту шоссе, уносит нас в глубь страны. Далеко позади остаются аллеи пальм с густыми кронами перистых листьев. Отступают и ярко-зеленые поля. Шоссе, пробившись сквозь заросли запыленных, серых кустарников, вырывается наконец на свободу и течет вперед серебряным ручьем.

То справа, то слева к шоссе подбегают поодиночке и группами высоченные агавы, подкатываются серо-зеленые лепешки кактусов опунций. Издали те, что поменьше, напоминают зреющие на бахчах арбузы… Но есть и лепешки покрупнее — по метру в диаметре. Все, и маленькие и большие, утыканы острыми, тонкими колючками.

Но вот у самого горизонта появляются гигантские канделябры ферокактусов, уже ни на что другое в мире не похожих. С их появлением пейзаж начинает принимать долгожданный мексиканский облик. А облик этот особенный, ни с чем не сравнимый и незабываемый. «Подобной земли я не видел и не думал, что такие земли бывают. На фоне пурпурного восхода сами освещенные, словно золотом, стояли кактусы. Одни кактусы», — писал В. Маяковский о своей поездке по Мексике [2] В. В. Маяковский. Сочинения в одном томе. М., ГИХЛ, 1941, стр. 190. .

Плато, по которому мы едем, — родина кактусов. Никем не покоренное царство. Удивительно разнообразие их форм и размеров! Толстенные ребристые стволы, постепенно суживающиеся кверху. От них в разные стороны под разными углами отходят узкие колена, как будто это самоварные трубы. Рядом, словно буквы гигантской азбуки, расставленной прямо на земле, высится кактус то в форме буквы «Ш», то «К», то «Г». Невероятная путаница многогранных стволов, образующих сплошную, непроходимую заросль. Вот возле мирной хибарки, будто рота солдат со штыками наперевес, строй зеленых цилиндрических стволов, ощетинившихся длинными, острыми, блестящими на солнце шипами.

На верхушке огромного кактуса-канделябра, собрав вместе четыре лапы, сгорбив спину и выставив трубой хвост, стоит большой кот. Дикий мексиканский кот! Откуда он взялся? Мы останавливаем машину и бежим к кактусу. Он утыкан бесчисленными колючками, способными в одно мгновение превратить ваши руки в кровавые тряпки, вонзив в них тысячу острых шипов.

Как же кот ухитрился взобраться на самую верхушку по таким колючкам?

Однако куда он девался? Если бы я был один, я бы решил, что это галлюцинация. Но нас четверо, и все мы видели кота!

— A-а, вот ты где! — Альварес подбирает с земли палку с засохшими шипами и осторожно тычет ею в отверстие ствола. Оттуда на нас смотрят полные негодования два круглых желто-зеленых глаза. Но это сова, а не кот!

В мясистом стволе кактуса не одно, а несколько отверстий. Каждое из них служит входной дверью для самых различных обитателей «небоскреба». Этажом ниже, под совой, роятся осы. Еще ниже живут, видимо, какие-то мыши-полевки. А где прячется дикий кот? Этого нам выяснить не удается.

Осы, потревоженные шумом, вылетают из убежища, и мы мчимся обратно к машине: никому не хочется связываться с дикими осами.

— Глядите внимательно под ноги, — предупреждает меня Альварес, — тут полно гремучих змей. Наступите — укус обеспечен!

Я смотрю под ноги, но змей, к сожалению, не вижу. К сожалению потому, что на всякий случай я приготовил палку с рогулькой на конце и лелеял тайную мысль изловить хотя бы одну ядовитую змею этих мест. Но фортуна не благоприятствует мне.

Едем дальше. Всюду кактусы. Вот зеленый частокол, окружающий огород. Стадо черных свиней, отчаявшихся пробраться в огород сквозь колючки изгороди, упрямо ведет подкоп, орудуя вовсю пятачками.

Отверстия в стволе кактуса вызывают таинственные звуки в ночной тиши. Пробиваясь сквозь отверстия этих «органных» труб, ветер высвистывает всем чертям на зависть! А похожие на призраков с поднятыми руками кактусы еще более усиливают тревожное состояние одиноких путешественников. Даже нетрусливые люди невольно поддаются этому страху, вернее, чувству необычности, неправдоподобности здешней природы.