Александр Усовский - Кровавый Дунай

— Семь тридцать. В доме уже шебаршатся. Мадьяры вообще рано встают, зато ложатся уже в девять… Идёмте!

Савушкин с трудом приподнялся, и, ковыляя, потащился за лейтенантом, устремившимся к углу их убежища. Обернувшись к капитану, Котёночкин торжествующе вытащил из вентиляционного продуха ком пакли и, указав на образовавшееся отверстие, шёпотом произнёс:

— Слушайте!

Савушкин скептически покачал головой, но, тем не менее, прижал ухо к продуху — как оказалось, строители, возводившие особняк барона Ясберени, были те ещё юмористы… Доносившиеся из продуха голоса звучали более чем громко и отчётливо — судя по всему, вентиляционные отверстия находились и на кухне, и в гостиной, и вместе создавали изрядный эффект присутствия. Савушкин прислушался к тому, что доносилось сверху, и досадливо поморщился — хозяйка общалась с кем-то из прислуги, при этом — на венгерском. Капитан, отодвинувшись от продуха, махнул рукой Котёночкину и набросал на доске: «Это твоё».

Лейтенант прильнул к отверстию и минут десять внимательно слушал диалог Веры Антоновны с кухаркой или горничной — иногда стирая пот со лба, выступающий от напряжения. Наконец, судя по всему, разговоры наверху закончились — потому что Котёночкин, оторвавшись от продуха, покачал головой и произнёс:

— И война им до фонаря…

Савушкин в недоумении посмотрел на своего лейтенанта и написал: «Ты о чём?»

— Наша хозяйка дала команду кухарке заготовить продуктов на месяц, на четверых мужчин, при этом сама кухарка может ехать к себе, на Чепель, в её услугах госпожа Ясберени пока не нуждается. Мотивировала тем, что будут приезжать обедать сослуживцы её сына, которым она сама будет готовить… Ни карточек тебе, ни «вместо мясных консервов — яичный порошок», ни «карточки за декабрь не отовариваются»… просто дала ей денег и список продуктов, и все дела… Как будто и войны нет! Живут же люди…

Капитан покачал головой и написал: «Продух — зачем так?»

Котёночкин пожал плечами.

— Не знаю. Возможно, для того, чтобы, спрятавшись здесь, слушать, что твориться наверху, если враги захватят Буду?

Савушкин быстро написал: «Ошибка строителей?»

— Или так. В любом случае, нам это пригодится. — Лейтенант, помолчав минуту, осторожно поинтересовался: — Как вы думаете, товарищ капитан, кухарка в гестапо не побежит? Хозяйка уж дюже подозрительно себя ведёт…

Савушкин вздохнул и написал «Не знаю. Всё может быть» — но, подумав, отрицательно покачал головой.

Лейтенант молча кивнул и вновь прильнул к вентиляционному отверстию. Довольно долго, с полчаса, не меньше, он не подавал признаков жизни, и Савушкин уже было вознамерился подремать — как вдруг резкий взмах руки Котёночкина вмиг разрушил все его планы. Быстро подойдя к продуху, капитан вопросительно посмотрел на лейтенанта. Тот, прижав палец к губам, уступил ему место — как видно, вверху говорили по-русски…

— Нет, мама, я не стану писать рапорт! Хватит уже, вы с папой меня до самого выпуска из училища нянчили, как младенца, да и после… Все мои товарищи по офицерской школе лейтенантами пали при Урыве и Коротояке! Из нашего выпуска уцелело три человека! Из них два калеки — и я, целый и невредимый, адъютант генерала, в двадцать три года уже капитан — ни разу не слышавший фронтовой канонады…

— И хорошо, сынок, что не слышал… И чем плохо тебе в адъютантах у Йожефа?

— Тем, что мои товарищи сражаются с большевистскими ордами — пока вы с отцом меня прячете в тылу! И потом, мама — вчера со мной говорил майор из контрразведки, расспрашивал об отце. И гаденько так… Подленько. Как будто папа не пропал без вести в Словакии, и чуть ли не дезертировал! Я едва не надавал ему по морде…

— Сынок, не надо связываться с контрразведкой… Хорошо, если ты хочешь вместе с Йожефом на фронт — езжай, я не против. Надеюсь, ты останешься у него в адъютантах?

— Нет, мама, я приму командование противотанковой ротой. Там как раз есть вакансия…

Спор наверху стих. Как ни старался понять Савушкин, в чём дело, как ни напрягал слух — ничего не помогало. Наконец, до него донеслись рыдания и плачущий голос хозяйки дома с надрывом произнёс:

— Война забрала у меня мужа, и теперь мой сын собирается умереть!

— Мама, ну зачем ты так? Мы просто отбросим большевиков от стен Будапешта… Генерал Кишфалуди принимает пятую резервную дивизию, я — противотанковую роту в ней. Завтра мы едем в Хатван. Это решено.

Вновь тишина, в которой едва-едва можно было расслышать женское рыдание. Понятно, хозяйка дома прибегла к последнему женскому доводу — слезам, но, похоже, это ей не шибко помогает… А мальчишка — молодец! Жаль, что с той стороны… Но то, что решил не прятаться за спинами солдат — достойно уважения. Противотанковая рота — это, если по полному штату, двенадцать «мухобоек», тридцатисемимиллиметровых противотанковых пушечек, которым сейчас на поле боя одна дорога — в металлолом. И принимать командование такой ротой в час, когда на Венгерской равнине оперируют наши танковые армии — большое мужество надо иметь. Ну, или юношеский максимализм вкупе со стремлением доказать всем, что ты не генеральский сынок… В любом случае — решение не мальчика, но мужа.

— Мама, перестань плакать. В конце концов, ведь ты рассказывала мне о зверствах большевиков. Они расстреляли моего деда, сожгли наше имение, обрекли тебя и бабушку на эмиграцию — из-за чего бабушка умерла до моего рождения… Я должен отомстить большевикам за свою семью!

— Сынок… Это было четверть века назад. Всё изменилось…

— Ничего не изменилось, мама! Большевикам мало, что они вывернули наизнанку Россию — они пришли к нам, чтобы растерзать нашу прекрасную Венгрию! Но мы не дадим им этого сделать!

— Сынок, что ты делаешь со мной… Ты убиваешь меня, твою старенькую маму… Ты рвёшь моё сердце на тысячу кусочков…

— Мама, это нечестно. Я офицер, моя страна воюет, на фронт идут старики и необученные мальчишки, и ты хочешь, чтобы я продолжал холуйствовать при генерала Кишфалуди?

— Но чем тебе не нравится Йожеф?

— Ничем. Речь не о нём. Речь обо мне. Я должен выполнить свой долг — и я его выполню! Всё, мама, прощай, через три недели нашу дивизию сменят, и я постараюсь приехать. Пока!

— Сынок, подожди!

— Что ещё, мама?

— Я… Я должна тебе кое-что рассказать.

— Об отце?

— Да, и о нём тоже.

— Хорошо, десять минут у меня ещё есть. Я тебе слушаю, мама.

— Сынок… Случилось так, что три дня назад ко мне пришли посыльные от отца. И это… не венгры.

Настороженный голос младшего Ясберени произнёс:

— И кто это был?

— Не были. Есть. Они сейчас у нас. Это большевики…

— Большевики? — Савушкин покачал головой. Однако, эк его колбасит, болезного, с таким надрывом это ещё надо уметь произнести…