Александр Усовский - Кровавый Дунай

— Советские офицеры.

— И где они сейчас?

— Недалеко…

— Надеюсь, ты уже сообщила о них в контрразведку?

— Нет. Они ранены и обессилены. Они приняли бой с немцами в парке Хорваткерт…

Молчание. Савушкин с замиранием сердца ожидал ответа младшего Ясберени — в голове проматывая варианты дальнейших действий. И ни один ему не нравился…

— Мама, я сейчас же иду в контрразведку и доложу о них.

Вновь молчание. Милейшая Вера Антоновна растерянно подыскивает доводы против этого? Или?

Оказалось — второе. Голос хозяйки, холодно-стальной, твёрдо произнёс:

— Иди. Отныне у меня нет больше сына. Мой сын не побежал бы в охранку с доносом, подобрав полы шинели. Потому что это недостойно человека, немыслимо для офицера и абсолютно невозможно для дворянина… Беги. Доноси. Не смею тебя больше удерживать…

Опять тишина. Да-а-а, дилемма… А хозяйка наша не так проста, как кажется.

По прошествии пяти минут, показавшихся Савушкину целой вечностью, он услышал голос Имре.

— Хорошо, мама. Я никому о них не расскажу. И давай сделаем так — ты мне ничего ни о каких советских офицерах не говорила, я ничего такого от тебя не слышал. Раз ты считаешь нужным им помочь — помогай, я тебе препятствовать не буду. Но очень надеюсь, что, когда я вернусь — никаких большевиков возле тебя не будет. На это я могу надеяться?

— Да, сынок. Когда ты вернёшься — я о них не пророню ни слова… До свидания, мой малыш. Вернись живым, об одном тебя прошу…

— Вернусь, мама. Живым и здоровым. У меня здесь ещё очень много дел…

Прошло десять минут — и в убежище разведчиков спустилась хозяйка дома. Мило улыбнувшись, она произнесла:

— Друзья, прошу вас наверх, завтракать. Отныне в моём доме никто вам не будет мешать — кухарка попросила отпуск, и я ей его дала; садовника, как вы знаете, призвали в армию, горничная в начале октября уехала к родне в Дебрецен и теперь, как я понимаю, старательно изучает русский язык — Дебрецен ваш…

— А ваш сын? Он вроде был должен приехать? — спросил лейтенант.

— Он будет через три недели. Вам надо будет просто переждать это внизу. Надеюсь, вас это не очень затруднит…

Савушкин, кивнув, осторожно взял хозяйку за локоть и, посмотрев ей в глаза, написал на своей доске: «Не бойтесь. Он вернётся. И совсем другим человеком»…

— Вера Антоновна, что говорят в городе?

Хозяйка грустно вздохнула.

— Цены на продукты растут каждый день. Килограмм свиной вырезки уже триста пенгё, и раскупают почти мгновенно, если прийти позже десяти утра — остаются только кости и жилы… Правда, конина по пятьдесят пенгё — но это только потому, что в городе несколько кавалерийских дивизий… Бедных лошадей нечем кормить, вот их и бьют на мясо…

Савушкин нетерпеливо махнул головой.

— Это понятно, на то и война. Хорошо, что вы согласились взять наши марки — при таких ценах это не лишнее… А что по поводу военных действий говорят? На рынке, и среди ваших знакомых?

Хозяйка пожала плечами.

— Доктор Шавош не выходит из госпиталя — раненые идут сплошным потоком. Ему прислали в помощь трех студентов-медиков — по случаю войны им досрочно выдали дипломы и назначили хирургами. Страшно подумать, какова судьба тех солдат, что ложатся под их скальпель… Да, ещё — вам это наверняка будет интересно, — промолвила Вера Антоновна и, выдержав паузу, продолжила: — Говорят, в Мишкольце восстание рабочих. Немцы попытались его подавить, но ничего не вышло — там несколько оружейных заводов, рабочие заняли на них оборону, чтобы не позволить немцам взорвать цеха. Не сегодня-завтра в Мишкольце будут Советы, и его заводы начнут работать на вас…

Хм, любопытно… Савушкин кивнул.

— Рабочие всегда за нас. А что по поводу линии фронта говорят? О боях вокруг Будапешта?

— Самые ужасные вещи. Сегодня с самого утра была у генерала Ослани, его супруга просила забежать, они провожают племянника Шандора в Швейцарию — лечить лёгкие… так вот, я у них слышала, что будто бы Гитлер мало того, что приказал не отдавать ни одного будапештского дома без боя — так вчера, первого декабря, объявил Будапешт крепостью; командовать гарнизоном будет генерал СС Винкельман.

— Понятно. Этого и следовало ожидать…

— Но жители? Алексей, вы представляете, сколько в городе живёт людей?

— Представляю. — Савушкин вздохнул и спросил: — Прошло три недели, как ваш сын убыл на фронт. Их вроде бы должны были сменить?

Хозяйка дома покачала головой.

— Какое там! Хотя бы почта действует… Они сейчас во второй линии обороны, у Холлокё. Сын никаких подробностей не пишет, но я чувствую, что им там страшно тяжело. Обещают сменить до пятнадцатого декабря — но…

Савушкин кивнул.

— Понятно. — Помолчав, спросил осторожно: — А что доктор Шавош говорит о моём сержанте?

— Пока никаких прогнозов. Кризис преодолён, но… Пятьдесят на пятьдесят. К Рождеству, возможно, можно будет делать какие-то выводы. Пока — организм борется.

Капитан вздохнул. И то хлеб…

— Что ж, не смею утомлять вас более, Вера Антоновна. Вы должны быть ко мне снисходительны — две недели я слова не мог сказать, теперь навёрстываю. Разрешите откланяться?

— Ступайте, голубчик, я сейчас займусь обедом, и когда всё будет готово — я вас позову. Как обычно, стуком по трубе.

Капитан Савушкин встал, на прощание кивнул хозяйке дома и отправился в бункер — как они стали называть своё убежище после нескольких дней проживания.

Да, дела… Группа фактически разбросана по всему городу — Некрасов со всеми их припасами в Шорокшаре, Костенко — в госпитале на улице Орвош, радист, лейтенант и он, командир — в бункере на улице Тигриш. На все попытки командования получить хоть сколь-нибудь вменяемый рапорт о положении вещей они вынуждены вот уже три недели отвечать лишь короткой квитанцией из трех букв ЗЛН, означающей буквально «мы вас услышали, мы живы, но ничего сказать пока не можем». И это абсолютно соответствовало действительности — Савушкин помнил, сколько немцам понадобилось времени, чтобы запеленговать их передачу из парка Хорваткерт… Рисковать он не считал возможным — чего ради? Чтобы доложить в Центр, что группа пока небоеспособна? Это и так понятно из их квитанций, которых они отправили уже двадцать штук…

Савушкин спустился в подвал — где лейтенант Котёночкин школил радиста по теме венгерских падежных окончаний. Капитан, сгоряча давший команду своему заместителю подтянуть их венгерский — потом многократно об этом пожалел, потому что лейтенант взялся за дело с лютым рвением. Собственно, именно поэтому Савушкин постоянно уходил наверх, под предлогом опросить хозяйку о делах в городе — венгерские падежные окончания и не из таких, как он с радистом, могут душу вытрясти, тридцать шесть падежей — это вам не хухры-мухры… Чепрага, впрочем, изучал венгерский с удовольствием — он, судя по всему, вообще любил учиться. Не зря его перед войной, единственного из Ставропольского края, послали набираться электротехнических премудростей в Ленинград…