Александр Усовский - Кровавый Дунай

— Витя, не надо по колёсам, сразу бей шофёра, так, чтоб наповал. Лейтенант, как только машина сойдёт с шоссе — бежишь к пассажирской двери, я — к водительской, ещё раз напоминаю — пассажир нам нужен живой! Некрасов — ты страхуешь. Всё, приготовились! Как только «опель» поравняется с белым столбиком — Витя, открываешь огонь! — И. достав свой «парабеллум», снял его с предохранителя и дослал патрон в патронник.

Невыносимо долго тянущиеся секунды, в конце концов, закончились, «опель-кадет» поравнялся, наконец с километровым столбиком с почти стершейся цифрой 26 — и тут же раздался хлёсткий выстрел СВТ. Некрасов не промахнулся — «опель» тут же завилял, взревел мотором, дёрнулся, как бы собираясь рвануть, тут же заглох и, уже в конвульсии — завалился под откос, разбрызгивая придорожную грязь и всё более кренясь на левую сторону. Лопнуло лобовое стекло, и стал виден пассажир, лихорадочно пытающийся открыть заклинившую дверь.

— Володя, ходу! — Скомандовал Савушкин и бросился к «опелю».

Увидев двух штатских, во весь опор несущихся к машине — сидящий на месте пассажира офицер, сбросив под ноги портфель, схватился за кобуру. Савушкин тут же, не целясь и взяв на полметра выше — выстрелил в сторону «опеля», а затем, уже прицелившись — отправил пулю в левое крыло, истово надеясь, что его выстрел не причинит вреда штабному, уже вытащившему свой «вальтер» и, торопясь, ставившему его на боевой взвод.

Впрочем, дослать патрон в патронник офицер уже не успел — Котёночкин, локтём выбив стекло боковой двери, шарахнул немца рукоятью пистолета в лоб. Офицер тут же обмяк, подоспевший Савушкин подхватил его под мышки и, выдернув из «опеля» — потащил его к зарослям акации, на ходу крикнув лейтенанту:

— Володя, пистолет и портфель!

Подтащив всё ещё пребывающего в бессознательном состоянии немецкого офицера к «испано-сюизе», капитан, тяжело дыша, приказал снайперу и радисту:

— Немца в салон! Сами по бокам! — Обернувшись к лейтенанту, бросил: — Володя, за руль! Газу! В первый же лес!

Через десять минут «испано-сюиза» разведчиков вывернула с шоссе налево и, укрывшись в густом ельнике, остановилась. Савушкин, выйдя наружу, с удовольствием глотнул свежего морозного воздуха, и, повернувшись к своим бойцам, приказал:

— Документы немца! И свяжите ему руки, чтоб зазря не махал…

Некрасов, обшарив «языка», достал из кармана мундира пачку документов и протянул капитану. Савушкин, взяв их в руки, бросил Котёночкину:

— Лейтенант, портфель! — и принялся изучать бумаги пленного немца.

СТОП! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Вот это встреча, так встреча…

Со злой усмешкой Савушкин, с раскрытой солдатской книжкой пленённого «языка» в руках, подошёл к пришедшему в себя офицеру и, сверившись с фотографией, произнёс:

— А мир-то и в самом деле тесен… Кто бы мог подумать! — Капитан покачал головой: — Помнишь меня, майор? Хотя теперь ты уже полковник… Помнишь март сорок третьего, Харьков? Раненых ребят, к которым тебя погрузили? — И, не давая немцу сказать хоть слово, добавил: — Ну здравствуй, Конни… Уж и не чаял тебя увидеть… Да видно, не зря говорят: сколько верёвочке ни виться — конец один…

— Герр оберст, хватит. Я свободно говорю по-немецки и отлично вас понимаю. Но давайте без этих филологических экспромтов — вы уже два года назад, в марте сорок третьего, недурно лопотали на языке Пушкина. Поэтому я задаю вопрос — вы отвечаете. По-русски. Без всяких там эндшульдиген зе битте. Вам ясно?

Фон Олен кивнул, и, вздохнув, перешёл на действительно довольно неплохой русский:

— Гут. Карашо. Спрашивайте. Но я должен иметь гарантия. Жизнь.

— Это зависит от того, что вы нам расскажете. Итак — ваша задача в Будапеште?

Оберст нервно передёрнул плечами.

— Мне надо слово офицера. Жизнь.

Савушкин достал свой «парабеллум», снял его с предохранителя и, направив ствол на правое колено полковника — вполголоса произнёс:

— Ещё один неправильный ответ — и я прострелю вам коленный сустав. Это очень больно. Итак?

Немец, с ненавистью глядя на капитана — ответил:

— Направлен штаб третий танковый корпус. Генерал Брейт. Наш правый фланг — ето река Ипель. Между Шалготарьян, где окончательны позиция первая танковая армия, и Дёндёш, где ест первый позиция левый фланг третий танковый корпус, двадцать третий моторизованный дивизия — сорок два километр. Где нет никакие немецкий войска. Командование первый танковый армия предложил генерал Брейт занять этот… Verletzung der Verteidigung. Я не знаю, как это русский…

— Брешь в обороне, — подсказал Савушкин.

— Да. Брешь. Занять брешь.

Савушкин всё это записал и спросил:

— А что это за дивизия только что прошла в сторону Будапешта?

Фон Олен махнул рукой.

— Триста пятьдесят седмой инфантерия дивизион. Фольксгренадер. Очен плохой. Очен. И пулемётный батальон «Силезия». Ето на остров Сентендре.

— Какие ещё войска перебрасываются из первой танковой армии сюда, под Будапешт?

Немец пожал плечами.

— Восмой танковый дивизион. И третий кавалериен бригада.

Савушкин обернулся к Котёночкину, внимательно следящему за ходом допроса и старательно записывающему всё, что говорил полковник.

— Володя, там какие-то документы есть, в портфеле?

Котёночкин отрицательно покачал головой.

— Нет. Так, командировочное предписание, талоны на продукты, деньги, ведомости какие-то, относящиеся к первой танковой армии… Ничего, что нам было бы интересно.

Савушкин кивнул головой.

— Всё интересное мы уже узнали. Что ж, герр оберст, пойдёмте, тут недалеко…

Фон Олен побледнел.

— Но… но… ви обещал!

Савушкин пожал плечами.

— Сведения важные, спору нет. Но есть у нас с вами, герр оберст, один незавершенный момент. И вот его пришла пора завершить…

— Я… я буду молчать! Я буду здесь! Час, два, три! Я клянус! — На лбу полковника выступил пот — но он не замечал его, затравленно оглядываясь на ельник.

— Будете. — Кивнул Савушкин. И добавил: — В марте сорок третьего мы вас, раненого, перевязали и отправили в госпиталь. В наш госпиталь. Мы спасли вам жизнь. Но случилось так, что эта наша машина с ранеными была захвачена эсэсовцами. Которым вы приказали расстрелять наших ребят. И теперь, герр оберст, пришла пора ответить за это. Убивать беспомощных раненых — это подло, герр Олен. За это вам и придется сейчас заплатить. За всё в этой жизни надо платить… — И, достав из кобуры «парабеллум», Савушкин снял его с предохранителя.