Александр Усовский - Кровавый Дунай

— Я тебя ни в чём не обвиняю. Просто чисто объективно — я не вижу причин такого рвения. Немцы войну проиграли, тут к бабке не ходи. Мы подходим к Вене. Штурмуем и возьмем Будапешт — это вопрос максимум месяца. Наши войска стоят на Висле. Наше превосходство в технике и вооружении безусловно, а если считать войска союзников — то абсолютно. Зачем в этой ситуации помогать немцам уничтожить русскую разведгруппу? Немцы его, конечно, погладят по головке, дадут какую-нибудь железку, типа Рыцарского креста с бриллиантами — я беру по максимуму — а дальше? Ведь его донос в архивах гестапо останется, и после войны он за него получит по полной — вполне возможно, и к стенке поставят. Зачем он это сделал? Я не беру во внимание всякие этические нормы и дворянскую честь — это пустое. Я смотрю с точки зрения здравого смысла — и не вижу причин для твоего Мёзе нас предавать. Вообще.

Имре тяжело вздохнул и ответил:

— Он туповат — может быть, в этом причина? Мама считала его образцовым адъютантом — красив, как Бог, и глуп, как пень. Не забывайте, он всю войну провёл здесь, в Будапеште. В штабах. Он ни разу не был на фронте и не знает истинной картины того ужаса, который творится на передовой. Плюс эйфория в штабе — там как раз получили известия о прорыве фронта у Татабаньи. У генерала Хинди все уверены, что осада Будапешта вот-вот будет прорвана, плюс байки о чудо-оружии… Лайош решил, что у немцев ещё достаточно много шансов на победу — и в этой ситуации есть смысл донести на меня. Предать вовремя — не предать, а предвидеть, так, кажется, говорил Талейран…

Савушкин улыбнулся.

— Что ж, Господь ему судья. И наш трибунал… Ладно, ты записку-то мою прибери, она тебе скоро очень пригодится…

Имре спрятал записку в свою солдатскую книжку и спросил:

— А вы как думаете перейти к своим?

Савушкин пожал плечами.

— Пока не знаю. Решим по обстановке.

Венгр, подумав, произнёс неуверенно:

— А может… Может, вам стать пополнением нашего батальона?

Савушкин хмыкнул.

— Неважные из нас венгры. По-мадьярски балакает, и то, не сказать, чтоб идеально, один лейтенант. Ну я сто слов знаю. А хлопцы мои… Йо напот киванок и сеп ланьок [37] Добрый день, красивые девушки (венг.) они ещё скажут, а больше… Сам понимаешь.

— А и не надо! — с внезапным жаром произнёс Имре. И добавил: — Для этого есть я! Я венгерский офицер в форме, с документами… То, что я в отпуске — знают только в штабе пятой резервной дивизии. Я вполне могу сопровождать пополнение в свой батальон! А то, что вы в штатском — никого не удивит, многие батальоны «кишка» [38] Вспомогательные части, созданные взамен Национальной гвардии. Распоряжение о формировании отрядов Национальной гвардии датировано 25 сентября 1944 г. Отряды формировались в основном за счет мужчин-добровольцев и мобилизованных, непригодных к несению действительной военной службы и выполнявших обязанности в интересах службы безопасности, а также задействованных для охранной и патрульной службы. Эти люди получали продовольствие и денежное содержание, носили гражданскую одежду с нарукавными повязками и вооружались оружием, реквизированным у гражданского населения. Они подчинялись главам соответствующих военизированных отрядов и выполняли задачи на соответствующих территориях приписки. 3 декабря распоряжением правительства Салаши Национальная гвардия была распущена, взамен её создавались батальоны КИШКА. и всякие добровольческие части ходят сейчас в штатском… Или ещё лучше, вы будете активистами «Скрещённых стрел» [39] Партия скрещённых стрел (венг. Nyilaskeresztes párt) – национал-социалистическая партия в Венгрии, основанная Ференцем Салаши в 1937 году. … нилашистами! Надо будет только повязки вам найти… Они все в штатском!

А ведь неплохая идея, подумал Савушкин. Ладно, надо будет это обдумать на рассвете, до которого есть ещё три часа — которые надо использовать с максимальной пользой… И с этими мыслями, разбудив себе на смену Некрасова — капитан завалился спать, прижавшись к своим бойцам. Рядом с ними, прислонившись спиной к камням, задремал Имре — которого, похоже, тоже умотали события последних дней…

— Светает, товарищ капитан…

Савушкин открыл глаза — его за рукав пальто теребил Чепрага. Ну что ж, светает — значит, пора… Встав и осмотрев свою группу, проснувшуюся, как по команде — капитан произнёс вполголоса:

— Собираемся и аккуратно выходим за капитаном Ясберени. С этого момента мы — добровольцы-нилашисты, из семей русских эмигрантов. Решили по своей воле сражаться с большевизмом. Хотя, — Савушкин махнул рукой, — у вас этого никто не спросит. Имре, — обратился он к венгру, — в твоём батальоне много людей знает русский?

Венгерский капитан пожал плечами.

— Не думаю. Может быть, человек пять-шесть. И это не совсем русский, скорее, русинский. На котором жители восточных Карпат говорят.

Савушкин кивнул.

— Годится. Тогда своим так и скажешь, когда доберемся — русские, мол, ни по-венгерски, ни по-немецки не говорят, но люто ненавидят большевиков. Чтоб твои к нам с разговорами не лезли.

— Хорошо. — Имре, помолчав, добавил: — Пойдём пешком, до расположения батальона около трех километров, но… В общем, если за часа три доберемся — будет хорошо. Есть у меня, правда, надежда время в пути сократить, но она хлипкая… Ладно, как будет — так будет. И вот ещё… — Осмотрев разведчиков, венгр произнёс: — пистолеты ваши постарайтесь не доставать. Стрелять только в самом крайнем случае, когда я скомандую «Огонь!»

— Это понятно. Ну что, двинулись? — Савушкин проверил свой «парабеллум» и положил в карман пальто, добавив: — Воняет от нас жутко. Как бы нам на этом не проколоться…

Имре махнул рукой.

— Сейчас от всех воняет. Это нормально. Воды в городе уже неделю нет, а из Дуная брать — не всякий сможет… Вперёд!

По одному они выбрались из подземелья — выход из которого и вправду находился под скалой и напоминал глубокую промоину. Вокруг все поросло дикой акацией, и разведчикам стоило немалого труда выбраться из этих зарослей, сохранив в целостности свои пальто и плащи.

У моста Сечени стоял пикет из немецких и венгерских жандармов — но по раннему времени у мешков с песком прохаживался одинокий гонвед, едва ли достигший восемнадцатилетнего возраста, а его немецкий напарник, завернувшись в плащ-палатку, дрых в закутке у пулемёта. Имре сунул мальчишке-венгру свои документы, что-то растолковал, выслушал его сбивчивые объяснения — и, махнув разведчикам, ступил на мост. Отойдя от поста метров на двадцать, венгр произнёс вполголоса: