Александр Усовский - Кровавый Дунай

Наконец, колонна батальона, добравшись до какого-то сквера на пересечении трех улиц, остановилась, из головы прозвучала какая-то команда, которую тут же продублировали унтеры — и солдаты, устало стаскивая с себя тяжёлые ранцы, разбрелись по обсаженным густым кустарником дворикам вокруг сквера. К группе Савушкина подошёл Имре и, оглядевшись вокруг, вполголоса произнёс:

— Мы на месте. Там, — он махнул рукой на юго-запад, — начинается район Зугло, южнее нашего участка — ипподром, на который садятся планеры снабжения. Зпаднее — площадь Эрш-Везер. Плохая позиция…

— Почему? — спросил Савушкин.

— В Уйпеште и Ракополоте — большие каменные дома, хорошие подвалы. Там есть где укрыться от артиллерийского огня. А тут… — И венгерский капитан, кивнув вокруг, промолвил: — Для танков раздолье. А танки пленных не берут… Вы пока занимайте любую пустую квартиру на первом этаже, а я посовещаюсь с офицерами батальона. Плохая позиция… — Повторил он и отправился к въехавшему в сквер «блитцу».

— Слыхали, хлопцы? Занимаем апартаменты и ждём, до чего договорятся наши нынешние отцы-командиры. — С этими словами Савушкин направился к ближайшему трёхэтажному дому из серого, уже успевшего почернеть, песчаника, выглядевшего наиболее целым на фоне остальных — уже познавших на своей шкуре, что такое артиллерийский обстрел. Впрочем, таких же ушлых гонведов нашлось немало, и по итогу группе Савушкина пришлось довольствоваться для размещения какой-то кладовкой в цокольном этаже — впрочем, отсутствие в ней окон и толстые стены были в данной ситуации не неудобством, а довольно серьезным преимуществом перед квартирами на первом этаже.

Но долго отдыхать им не пришлось — через полчаса после того, как разведчики, расстелив по полу кладовки шинели и разложив ранцы, устроились отдохнуть — с востока началась ружейно-пулемётная стрельба, довольно быстро переросшая в шквальный огонь, густо перемежаемый короткими и звонкими выстрелами танковых орудий. Савушкин скомандовал «Подъём! Приготовится к бою!» — и тут же в дверь их коморки влетел бледный и всклокоченный Имре. Побелевшими губами он произнёс:

— Танки и пехота! Наступают по Коложвар утца… — Он хотел ещё что-то добавить, но тут его слова потонули в грохоте разрыва — снаряд танковой пушки попал в «блитц», оставленный в сквере. Савушкин схватил капитана за ворот шинели и втащил его в кладовку — в то время как в сквере поднялся вал стрельбы.

— Всем лежать! Белое есть что-нибудь? — В ответ на слова Савушкина лейтенант начал лихорадочно рыться в своём ранце, а Имре, путаясь в отворотах шинели, стал доставать носовой платок.

На улице раздался лязг гусениц и рёв нескольких дизельных моторов — в сквер вошли танки. Савушкин, вырвав из трясущихся рук Имре его платок, живо повязал его на винтовку и тут же выставил её в проём двери. Ружейно-пулемётный огонь снаружи внезапно прекратился — и до ушей Савушкина донеслась непонятная речь. Это были не русские, тем более — не немцы, но и на венгров доносящиеся голоса никак не походили. ЧЁРТ! Это же…

— Румыны, товарищ капитан. — Как будто догадавшись, о чём мучительно размышляет командир, бросил Чепрага. И добавил: — Я их стрёкот хорошо запомнил…

Савушкин осторожно выглянул наружу. В этот момент в подъезд вошли трое солдат в табачного цвета коротких шинелях, с винтовками наизготовку. Савушкин осторожно приподнял свою винтовку с привязанным к стволу носовым платком. Его заметили, один из румын, пожилой, лет сорока, типичный крестьянин с продубевшим на солнце лицом, опустив свой карабин, покровительственно махнул рукой и хриплым простуженным голосом произнёс:

— Toată lumea iese cu mâinile sus! [40] Всем выходить с поднятыми руками! (рум.) — И на всякий случай добавил: — Хенде хох! Кезекет фель! Доб эль а федьверед! [41] Руки вверх! (нем.) Руки вверх! Бросить оружие! (венг.)

Савушкин бросил под ноги румыну свою винтовку, поднял руки и, обернувшись, молча кивнул своим. Разведчики осторожно, почти на цыпочках, покинули кладовку — и тут же, на входе, сложили у стены свои винтовки, пистолеты же на всякий случай оставив в карманах — мало ли что… Вместе с ними вышел и Имре. Второй румын, помоложе, городской живчик с виду, с парой капральских лычек на погонах, придирчиво оглядев пленников, что-то записал на листке, вырванном из блокнота, удовлетворённо зацокал, увидев капитанские нашивки Имре, ловко снял с руки последнего часы — и, махнув рукой во двор, скомандовал:

— Du-te afara! [42] Выходите на улицу! (рум.)

Они вышли в сквер — где их поджидали остальные бойцы батальона во главе с командиром. Румынская пехота, сопровождавшая советские танки, ушла вперёд, к ипподрому — с пленными же венграми осталось несколько легко раненых румын, наскоро перевязанных и оставленных сторожить добычу. Венгры, предоставленные сами себе, очень быстро сориентировались и тут же обступили три повозки с продовольствием, укрытые во дворе одного из домов. Румыны, ввиду своей малочисленности и маломанёвренности не могущие принять участие в акте мародёрства — наблюдали за сим действом со стороны, впрочем, с очевидно читаемым на лицах страшным сожалением. Повозки были разграблены в несколько минут, венгры распихали добытую провизию по ранцам — после чего, собравшись по требованию своих сторожей в центре сквера, уселись на поваленные деревья и обломки неясного происхождения и принялись истреблять захваченное продовольствие. Что ж, логика понятная — когда в том плену ещё будут кормить, а тут продукты зазря пропадают…

Через полчаса в сквер въехала легковая машина, а следом за ней — грузовой «форд», из которого выскочило четверо солдат в таких же, как у пленителей Имре и его батальона, коротких шинелях табачного цвета. Из легковой машины — Савушкин определил, что это был «бьюик» довоенного выпуска — вышел офицер, которому все находившиеся в сквере румыны, вытянувшись в струнку, несмотря на ранения — отдали честь. Однако, подумал Савушкин, обычно раненых козырять никто не заставляет…

Старший из охранников, с рукой в бинтах на перевязи, подбежал к офицеру и что-то доложил, угодливо всматриваясь в его лицо. Офицер брезгливо взял в руку листок, поданный командиром конвоя, прочёл его, кивнул — и, оглядев пленных, произнёс:

— A tisztek autóval mennek a táborba. — И он кивнул на грузовик, продолжив: — A katonák és az altisztek gyalog mennek. A tábor öt kilométerre található. [43] Офицеры поедут в лагерь на машине. Солдаты и унтер-офицеры пойдут пешком. До лагеря пять километров. (венг.)

Не успел Савушкин удивится отличному знанию венгерского этим румынским фон-бароном — как внутри него что-то нехорошо ёкнуло — к надменному офицеру, уже собравшемуся было садится в свой автомобиль, подбежал унтер-офицер Габор Фаркаш, и, торопясь, что-то ему начал говорить. Офицер — это было видно по первому движению руки — хотел было отмахнуться от пленного мадьяра, но затем, вслушавшись в то, что тот говорит — опустил руку, замахнувшуюся для удара. Савушкин седьмым чувством понял, что для его группы ничем хорошим этот донос не закончится. И точно — румынский офицер, выслушав пленного, достал из кармана пачку папирос, небрежно швырнул её унтеру и, выйдя из своего авто, подошёл к Савушкину и его товарищам. Нехорошо улыбнувшись, он промолвил: