Александр Усовский - Кровавый Дунай

— Может, ты и прав… Ладно, пусть нам хоть тут повезёт!

Через полчаса «раба» заехала во двор трехэтажного здания, когда-то стоящего посреди сквера — о котором теперь напоминали лишь пеньки лип и тополей. Шофёр заглушил мотор, из кабины выпрыгнул Имре и, заглянув в кузов, весело бросил:

— Приехали! — И добавил серьезнее: — Сейчас вас Йожеф отведёт в бывшую прачечную, нежелательно, чтобы меня и вас видели гонведы. Я официально в отпуске по болезни, командует батальоном первый лейтенант Лакатош Тибор, не стоит создавать ему затруднений.

Через несколько минут разведчики оказались в полуподвальном помещении — из которого было два выхода, в цокольный этаж школы и в сквер. Савушкин оценил это со всех сторон полезное обстоятельство. В бывшей прачечной было тепло, расстелены матрасы, можно было помыться — хоть водопровод и не работал, но в тёмно-зелёных баках, стоящих вдоль наружной стены, имелся запас воды — в общем, условия были вполне сносными. К тому же через четверть часа всё тот же Габор приволок четыре котелка с тушёной кониной, правда, без единого куска хлеба — но на то и война, чтобы были трудности… Разведчики расселись вокруг помоста, на котором в мирное время прачки отжимали бельё, и только принялись за обед — как в прачечную вошёл Имре.

— Алексей, надо поговорить. — Озабоченно произнёс он. Савушкин кивнул, спрятал свою ложку и, встав из-за импровизированного стола — махнул головой в сторону выхода во двор.

Они вышли наружу. Канонада доносилась с севера и востока, снаряды рвались километрах в трех — батальон явно был во втором эшелоне. Савушкин, осмотрев окрестности, произнёс:

— Зря вы не окапываетесь. Сегодня перемалывают тех, кто там, — и он кивнул на север, — а завтра ваш черёд придёт.

— Поэтому я тебя и позвал. Завтра батальон отправляется на позиции в Пештуйхей. Будем защищать три квартала в районе улицы Коложвар. Тибор за голову хватается — у нас всего пять ручных и два станковых пулемёта и три миномёта.

— Так вы вроде сдаваться планируете?

Имре покачал головой.

— Тибор-то этого не знает… Он новенький¸ на батальон назначен три дня как. В общем, я ему о вас рассказал, он приказал поставить вашу группу на довольствие, но в строй не ставить — будете пока за штатом. Завтра мы отправляемся в Пештуйхей, ну а там — по обстановке…

— Я понял. — Савушкин подумал и спросил: — На довольствие вы нас поставили, а в строй — нет. Как так?

Имре пожал плечами.

— Обычное дело для венгерской армии сегодня, когда мало кто хочет умирать за немцев… Я говорил с Йожефом — так сейчас все венгерские командиры делают. От комбатов до командиров дивизий. На довольствии в нашем батальоне числится сто шестьдесят пять, в строю — сто двадцать два. Это чтобы немцы на нас слишком не рассчитывали… — И капитан Ясберени грустно улыбнулся. — В первой танковой дивизии на довольствии на сочельник было четырнадцать тысяч человек, а немцам пошёл рапорт о двух тысячах тридцати восьми штыках. Шестой пехотный полк десятой дивизии занял казармы у моста Арпада и вообще самоустранился от войны, как и десятый разведывательный батальон.

— То есть как самоустранился?

Имре пожал плечами.

— Очень просто. Они не подают рапорта по команде и считаются потерянными. Йожеф говорил, что на Рождество на котловом довольствии венгерские войска в Пеште насчитывали более пятидесяти пяти тысяч человек, а численность боевых частей, о которой пошел рапорт немцам — всего пятнадцать тысяч… Такая арифметика!

Мда-а-а, дела… Савушкин покачал головой и произнёс:

— А какую-то форму нам хоть выдадут? Или так в гражданском и останемся, раз за штатом?

— Выдадут. Сейчас Тибор принесет. Только обувь оставите свою, а мундиры и шинели будут. — Помолчав, добавил: — Завтра на рассвете выступаем, так что в ваших интересах — переодеться и отдыхать. Завтра будет тяжёлый день…

Имре оказался прав.

За полчаса до рассвета батальон был поднят по тревоге и через четверть часа походной колонной двинулся на юго-восток. Солдаты шли осторожно, в готовности в любую секунду бросится на землю или в ближайшую канаву — потому что внешний вид города не вселял никакого оптимизма. Улицы были покрыты горами битого стекла, вдоль трамвайных путей свисали оборванные провода, валялись поваленные столбы городских фонарей и груды всякого мусора, бывшего доселе предметами домашнего обихода. На булыжниках мостовой батальону со зловещей частотой встречались мертвые тела в изорванной, грязной, окровавленной форме, немецкой и венгерской. У многих трупов были обнажены шеи и грудь и вывернуты карманы — здесь явно видна была работа мародёров, обшаривших убитых в поисках индивидуальных жетонов, личных документов и ценностей. Глаза у многих павших солдат были широко раскрыты, руки имели восковой желтый цвет, в ушах и носах застыла кровь. Тела лежали в лужах крови в странных изломанных позах, там, куда их отбросила сила взрывов, у многих не хватало рук или ног.

Город тоже погибал. Некоторые здания были объяты пламенем, другие, где огонь уже взял своё — щерились обгорелыми обломками дверей и чёрными провалами окон. В местах разрывов снарядов в воздухе висел синевато-желтый дым, не развеивающийся часами. На улицах стоял жуткий смрад, в котором перемешались вонь сгоревшего тротила, тяжёлый привкус пожаров и сладковатый аромат разложения от убитых солдат и лошадей. Кроме убитых, на улицах не было никого — гражданское население пряталось по подвалам и старалось ни под каким предлогом не выходить наружу.

Трижды по пути движения батальона рядом с его маршевой колонной ложились серии разрывов тяжёлых снарядов. Два раза пронесло, в третий — шестидюймовый гаубичный снаряд разорвался в десяти метрах от колонны гужевых повозок тылов батальона, убив трех лошадей из упряжек миномётных двуколок и ранив шестерых тыловиков — повара, каптенармуса и четверых подносчиков боеприпасов. К павшим лошадям, избавленным от упряжи, тут же, откуда ни возьмись, подскочила толпа штатских — довольно ловко взявшаяся разделывать конские туши. Савушкин, оглянувшись назад и увидев это — лишь тяжело вздохнул. Война… Он и его разведчики, в старых, ещё довоенных, мундирах со стоячими воротниками и серо-зелёного цвета шинелях — разительно отличались от остальных бойцов батальона, и выглядели белыми воронами — но выбирать не приходилось. Всё же форма, а не штатские пиджаки с плащами, густо провонявшие канализацией…

Савушкин наблюдал апокалиптические картины, сопровождавшие марш, с постоянно растущим раздражением. ЗАЧЕМ? Зачем эта бессмысленная бойня? Ведь им же предлагали сложить оружие, венгерским войскам вообще предлагалось разойтись по домам, без всяких лагерей для военнопленных… Неужели какие-то военные цели стоили всего вот этого? А ведь дальше будет ещё хуже… И это наши ещё не бомбят город, обходятся артиллерией… Что с тем же дворцом Грэшема сделала бы полутонная бомба? А со зданием Академии наук — серия четвертьтонок? Груду камня… Идиоты. Просто идиоты. Вот так, за здорово живёшь, пустить под нож свою столицу, превратить её в театр боевых действий… И ладно была бы надежда на победу! Так ведь всем же уже ясно, что война немцами проиграна окончательно и бесповоротно, и никакие байки о чудо-оружии народ уже не обманывают… Идиоты.