Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

Оставалось осмотреть усыпальницу Оллардов.

Усыпальница стояла недалеко от озера. Нижний её ярус был сложен тёмным гранитом, и не надо было долго гадать, чтобы узнать камни из разобранной внешней стены. Сейчас постройку было едва видно за могучим кустом бузины, усыпанном мелкими чёрными ягодами. Замшелая и облепленная листьями, она напоминала бы гору, если бы не светлые колонны и статуи. Такко отвёл в сторону ветви бузины, загородившие вход, поёжился от холодной воды, которую куст любезно вылил ему за шиворот, и толкнул изящные кованые ворота.

Десять каменных, замшелых, скользких ступеней вниз, и он снова упёрся в ажурные ворота, на сей раз запертые. В сумраке за решёткой угадывались очертания каменных гробниц и статуй. Пахло сыростью и прелыми листьями. Он ещё раз осмотрел дверь: она была не заперта ключом, а лишь закрыта на засов, прикипевший к проушинам. Такко дёрнул его, тот не поддался; он начал раскачивать и тянуть, и засов наконец дрогнул. Такко прервался, чтобы ухватиться поудобнее, и замер — наверху, у ворот, послышались шаги.

Кто-то шуршал папоротниками, приближаясь к усыпальнице, и наконец Такко услышал шорох веток бузины.

Одним движением он взлетел наверх, едва сдержавшись, чтобы не выхватить стрелу. Толкнул ворота, несмазанные петли скрипнули, с той стороны куста послышались сдавленный крик, звук падения и треск веток. Кто-то удирал, не разбирая дороги, спотыкаясь о корни. Такко рванулся за ним, ориентируясь на оборванные листья и примятый папоротник. Ему даже показалось, что впереди мелькнула светлая рубаха, но её тут же заслонили ветви кустов. Он бежал быстро, перепрыгивая выбравшиеся на дорожку колючие стебли и едва уворачиваясь от веток, хлеставших по лицу.

Однако незваный гость знал здешние места куда лучше и, видимо, нырнул на какую-то тайную дорожку. Когда Такко выбрался наконец на тропу, по которой они с Уллем ходили за рыбой, и хорошенько огляделся, никого не было видно и слышно. На просохшей земле не отпечаталось следов — или он просто не умел их прочесть. Беглец мог направиться куда угодно: в деревню, к озеру или вовсе затеряться в лесу. Солнце поднялось высоко, оно ощутимо припекало сквозь промокшую насквозь одежду, и Такко, досадуя на неудачу, поспешил в замок.

Вернувшись в замок, Такко, с опаской поглядывая на окна, наскоро умылся в конюшне, отряхнул одежду и собирался незаметно проскользнуть в спальню, чтобы переодеться. Но в холле его окликнул Оллард, поднявшийся сегодня раньше срока.

— Где ты был? — спросил он.

— Во дворе, — Такко мысленно выругал себя за то, что не заготовил приемлемую ложь.

— Даже не пытайся мне врать! Ты был на кладбище. — Не дождавшись ответа, Оллард схватил Такко за локоть и выволок на свет.

Следы мха на промокшей рубахе, исцарапанные руки, волдыри от крапивы — отпираться было бессмысленно.

— Да.

— В усыпальнице, — Оллард не спрашивал, он утверждал.

— Нет. Не совсем. Ворота были заперты.

— Как интересно.

— Не заперты, но засов заржавел, и его было не открыть. Я не входил. Я только глянул через решётку, всё ли в порядке.

— Какая трогательная забота. — Голос маркграфа был ровным, но по усилившейся хватке неожиданно сильных пальцев было понятно, что он разгневан не на шутку.

Такко вдохнул и выложил всё:

— Ладно. Я слышал, что близ замка раскрывали могилы. Знаю, что люди пропали. Я думал, что смогу что-то узнать… — то, что ещё утром казалось разумным, сейчас звучало так нелепо, что он запнулся на полуслове. — Мне хотелось хоть чем-то помочь. Я не думал, что туда нельзя ходить.

Маркграф молчал, и Такко вспомнил о загадочном беглеце.

— Но я видел… там ещё кто-то был! Он подбирался к усыпальнице со стороны замка, но я не успел заметить, кто. Погнался за ним, но не поймал.

Оллард улыбнулся — криво, дёргано:

— Идём.

В конце холла сидел, трясясь, мужчина в простой крестьянской одежде. Рубаха была вся в пятнах, штаны — изорваны, на груди висела глубокая деревянная миска.

— Взгляните друг на друга, разорители могил, и впредь хоть немного спрашивайте свой разум, прежде чем куда-то сунуться. С Танквартом всё понятно, но ты-то, Петер, умный вроде бы человек, за какой радостью потащился к усыпальнице?

— Еж… ежевику брал, — заикаясь, выговорил крестьянин и тряхнул миской, в которой действительно перекатывались сочные чёрные ягоды. Он рассматривал Такко с нескрываемым недоумением, будто сомневаясь, что тот не окажется призраком. — И… бузину проверял, не поспела ли.

— Кто берёт кладбищенскую ежевику, должен опасаться, как бы самому не стать пищей для неё, — заметил маркграф. — В следующий раз думай, где собирать. Ты переполошил весь замок своими криками! Иди домой, отдыхай и не вздумай рассказывать небылицы.

Петер ушёл, цепляясь за свою миску дрожащими руками — и как не растерял добычу по дороге? Оллард повернулся к Такко, и тот немедленно склонил голову:

— Прошу прощения, если невольно нарушил запрет.

— Я тебе ничего не запрещал, — сказал Оллард уже мягче. — Но предполагал, что ты будешь осмотрительнее. Кто тебе рассказал… всю эту историю?

— Одна женщина… Ещё в Эсхене.

— В Эсхене?! И после этого ты не побоялся поехать?

— Нет.

— Ты, верно, знаешь, что люди, ловившие преступников, пропали бесследно. Не нашли ни единой косточки, — сказал маркграф, внимательно глядя на Такко. — Тот случай нагнал такого страха на округу, что пришлось заложить западную стену. Раньше на кладбище можно было попасть из двора, но после той ночи слуги боялись даже проходить мимо ворот. Всё толковали о призраках, что сперва тревожили мёртвых, а теперь взялись за живых. Ты всё ещё не боишься?

Такко пожал плечами, и маркграф не сдержал улыбки.

— Удивительно, как при такой неосторожности ты дожил до своих лет. Здешний народ тёмен и глуп. Тебе повезло, что ты встретился со старым Петером, а не с кем-то, кто сперва воткнул бы тебе в спину осиновый кол, а уже потом пришёл бы ко мне. Местные боятся кладбища и не ходят туда без нужды.

— Я не боюсь.

— Бесстрашный возраст — шестнадцать лет, — вздохнул Оллард. — Не суйся больше за ворота без моего приказа. Сам знаешь, здесь не жалуют чужаков. Теперь приведи себя в подобающий вид и приходи в кабинет. Нам есть что обсудить.

Мыльню устроили у северной стены, но сейчас солнце грело так жарко, что даже в этом обычно сыром углу было тепло и сухо. Предстоящий — и, без сомнения, неприятный — разговор с маркграфом мигом поблёк в воображении. Такко невольно вспомнил, как недавно считал за счастье окунуться в реке и просушить одежду у костра, и как они с Вереном до последнего оттягивали стирку, надеясь скинуть эту противную обязанность на прачку в ближайшем городе — за мелкую монету или вовсе за болтовню и нехитрые подарки. Сейчас в это верилось с трудом. На замковой кухне в любое время было сколько угодно горячей воды — бери хоть два ведра! — а в спальне лежала целая стопка чистых рубах и штанов тонкого льна, большинство из которых даже были по размеру.