Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

Коротко ударили часы. Такко не сразу нашёл их в полутёмной мастерской и задержался взглядом, чтобы рассмотреть получше. На деревянном диске не было никаких обозначений, и, похоже, шли они неверно: уже перевалило за полдень, но единственная стрелка была совсем не в той части пустого циферблата, где следовало ожидать.

Такко вернулся к работе и вскоре забыл о времени. Разбирать чертежи было непривычно, но детали он соединял с той же ловкостью, с какой клеил перья на стрелы и плел тетивы. Очнулся он, только когда на рисунок упала тень: Оллард стоял сзади, будто и не уходил никуда.

— Как успехи? — поинтересовался маркграф, касаясь наполовину собранного механизма. — Неплохо, для первого раза совсем неплохо… У тебя, определённо, есть способности.

— Я не заметил, как вы вошли, — извинился Такко, поднимаясь. Бросил взгляд на часы и озадаченно нахмурился. Стрелка сдвинулась вправо, совершив почти полный оборот. По ощущению он провёл за работой не больше часа, но стрелка отмерила в десять раз больше.

Стало быть, время в подземелье шло по-другому. Как в гостях у лесных жителей — говорят, что люди, заглянувшие к скрытому народу одним глазком, возвращаются в мир людей спустя много лет, когда никто уже и не помнит, кто они и откуда.

Оллард перехватил его взгляд:

— Тебе нравятся мои часы?

— Сколько же времени прошло?.. — пробормотал Такко.

— А, ты об этом? — усмехнулся маркграф. — Смотри. — Он отошёл к часам, толкнул стрелку и та качнулась направо. — Механизм устроен так, что стрелка вращается в обратную сторону. Прошло всего полтора часа. Ты не слышал, как они били второй раз?

Такко покачал головой и подошёл к странным часам поближе. Он следил за стрелкой, пока она не передвинулась — действительно, она вращалась против солнца. В ту же сторону, куда была закручена лестница в главной башне.

— Мне нравится думать, что здесь, в мастерской, время течёт по-другому, — пояснил маркграф. — Я собрал эти часы много лет назад для забавы. Они никому не нравились, и пришлось перевесить их сюда. А тебе нравятся?

— Я не понимаю, — признался Такко. — Как определять по ним время?

— А разве время всегда необходимо определять точно? Тебе никогда не хотелось повернуть его вспять?

Такко покачал головой. В прошлом у него не было ничего, к чему хотелось бы вернуться.

— Счастливый возраст — шестнадцать лет! — усмехнулся маркграф. — В твои годы я тоже не сознавал, что время быстротечно и необратимо. Но здесь оно течёт так, как хочу я.

Такко покосился на маркграфа с недоумением.

— Время безжалостно, — проговорил Оллард, глядя на часы. — Оно забирает всё, всех, кто нам дорог. Всё, что мы можем сберечь — это облик… Не так и мало, верно?..

Он задумчиво тронул гири, смахнул невидимые пылинки и заговорил, рассеянно смотря будто бы сквозь предметы:

— Малвайн никогда не любила осень. Каждый год вскоре после праздника урожая ей начинали сниться дурные сны и преследовать разные мысли. Лекари говорили, такое бывает у чувствительных натур. [8] Говоря о Малвайн, Оллард описывает сезонную депрессию и нервный срыв, вызвавший паралич и помешательство (истерический невроз). На зиму мы всегда перебирались в город или вовсе уезжали куда-нибудь, чтобы развлечь её. Она пила травы, прописанные лекарями, и, в общем, хорошо держалась, но я-то видел, что её будто точит изнутри. Заботы о замке, болезнь Агнет, россказни Катерины о якобы живущих здесь призраках — всё это отнимало её силы, а кроме того… её пугали мои механизмы.

Вопрос «Почему?» замер у Такко на губах, но маркграф ответил сам:

— Она считала, что человеку не дано проникнуть в тайны природы. Она мирилась с часами и музыкальными автоматами, считала даже, что они возвышают человека, но стоило попытаться собрать что-то новое, как начинались разговоры о благочестии и высшем замысле. Знал бы ты, чего мне стоило сохранять в тайне эту мастерскую! Если осенью мы задерживались с отъездом, Малвайн разве что не ходила за мной, чтобы я нигде не уединился с железками. Сколько я терпел от неё, год за годом… любил и терпел! В ту злосчастную осень на нас свалилось слишком много всего. Пострадали и дух Малвайн, и тело. А ведь я был бы рад ей всё показать и разделить с ней свою радость…

— А что здесь было? — спросил Такко. Механизмы, которые он сейчас видел в мастерской, выглядели пугающе только на первый взгляд. Здесь не было ни заводных зверей, ни часов с танцующими фигурами, о которых говорил Арн.

— Вскоре после женитьбы я всё отправил в столицу, а что попроще, раздарил местным, — махнул рукой Оллард и потянул к себе листы чертежей с печатями. — Эти стены хранят слишком много грустных воспоминаний. Если ты откажешься работать здесь, я не удивлюсь.

— Я останусь, — сказал Такко и решительно накрыл чертежи ладонью.

В оружейной было тепло от свечей и жаровен. Белый лук и стрелы лежали на столе, нетронутая мишень поблёскивала золотистой соломой с деревянного щита. Агнет, закутанная в плащ, сидела в кресле; Катерина безмолвным изваянием стояла у неё за спиной. Такко, прислонившись к столу, рассказывал старую детскую сказку о небесном лучнике.

— В древние времена на небе появлялось сразу семь солнц, и наступала страшная засуха. Земля накалялась докрасна, реки и озера пересыхали, а деревья и травы гибли…

Вопреки его надеждам, упражнения не увеличивали сил Агнет. Она натягивала лук с отчаянным упорством, и в прозрачных глазах по-прежнему сиял горный хрусталь, но пальцы едва удерживали тетиву. Сегодня она была особенно слаба, и Такко пришлось объявить перерыв почти сразу после начала занятия. Он не заметил, чтобы на лице Агнет отразилась обида, но Катерина насторожилась и поспешила завести какой-то пустой разговор, начало которого уже никто не мог вспомнить, но привёл он к тому, что Такко начал рассказывать старую легенду, которую любили у него на родине.

— В то время жил один отважный стрелок. Люди стали просить его сбить с неба лишние солнца…

Агнет слушала, чинно сложив руки на коленях. Вены просвечивали сквозь тонкую кожу, как ветки ранней весной просматриваются из-под тающего снега. Взгляд Такко неудержимо возвращался к этим бледным до синевы пальцам со странно утолщёнными кончиками и округлыми ногтями, а в голове билась нетерпеливая мысль: скорее бы урок закончился и он вернулся бы в мастерскую. С его первого посещения комнаты под кабинетом минуло больше недели, и чуть ли не всё это время он провёл за сборкой разных механизмов, то следуя чертежам, то давая волю воображению, благо Оллард не загружал его заданиями и позволил заниматься, чем хотелось.

— …Он взял лук и стрелы, дождался, пока все семь солнц выкатятся на небо, и натянул тетиву. Шесть солнц сбил, а в седьмой раз промахнулся. И все из-за ласточки, которая пролетала мимо. Стрела угодила ей в хвост, и говорят, что с тех пор он и стал раздвоенным.