Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

— Здесь инструменты! — удивился Такко.

— Заберём с собой, — сказал Оллард. — Я и забыл, что оставил их здесь. — Он оглядел комнату, брезгливо поморщился и кивнул на дверь: — Идём во двор! Здесь делать нечего. Проверим, уцелела ли кузница.

В закутке под навесом и вправду обнаружился небольшой горн, сложенный из камней, а за домом — остатки угля. Когда в небо потянулись струйки тёмного дыма, Такко обернулся к маркграфу:

— Приметно…

— Ничего. Местные решат, что на пустоши вновь пирует Дикая Охота. Поговорят с недельку и успокоятся.

Солнце ярко светило сквозь стволы, да и присутствие маркграфа придавало уверенности, но Такко всё равно косился на пустошь. Слишком легко было представить, как меж деревьев мелькают узорные шлемы и лошади плывут над вереском, не оставляя следов…

Когда работа была закончена, солнце поднялось над головой и припекало вовсю. Шестерня была испорчена безвозвратно, но спицам удалось придать нужный изгиб, и теперь они медленно остывали в ведре с водой. Оллард и Такко сидели, прислонясь спинами к нагретой солнцем стене дома, — оба перепачканные углём, в промокших от пота рубахах — и рассеянно наблюдали, как солнечные лучи дробятся листвой. Такко подбрасывал в ладони колесо, испорченное неумело поставленной заплаткой, и прикидывал, можно ли было сделать лучше.

— Пропади оно, это колесо! — махнул рукой маркграф. — Уверен, в мастерской найдётся подходящее на замену. Я рад, что мы выбрались сюда. Давно я не навещал этот дом…

— Здесь жил тот егерь, да? — спросил Такко.

— Вейнир? Да. Благодаря ему я держал своё увлечение механикой в тайне целый год. Мне было столько же лет, сколько сейчас тебе, и мои родители считали, что негоже всё время возиться с деталями, как простому ремесленнику. Я оборудовал небольшую мастерскую здесь.

— И егерь вас не выдал?

— С чего бы? К тому же я закрывал глаза на то, что кое-кто в Эсхене лакомился олениной чаще положенного. Жаль, что наша дружба окончилась раньше времени.

Он вытянул ноги, небрежно закинул их на чурбан и запрокинул голову, глядя в небо.

— Прекрасный день! Агнет не ездит верхом, и я уже позабыл, когда в последний раз сидел в седле… Надо будет как-нибудь показать тебе окрестности, осенью здесь красиво…

Вересковая пустошь лежала перед ними, залитая солнцем. Воспоминания о вчерашнем припадке Малвайн и мрачных сказках Катерины блекли, как и легенды о призрачных всадниках. Ещё бы маркграф не торопился сюда, просидев одну половину вечера с больной женой, а другую — с расстроенной дочерью!

— Когда мне было лет десять, — рассказывал Оллард, — мы с Вейниром сбежали сюда искать Дикую Охоту. Конюшими тогда были отец и старший брат Берта, и они строго следили за лошадьми. Нам пришлось идти пешком, мы промокли насквозь и едва не заблудились. Хорошо, что Вейнир уже тогда знал лес как свои пять пальцев. Когда добрались наконец до пустоши, светила полная луна, едва начинало светать, и над вереском поднимался туман. Мы ждали, пока не взошло солнце. Продрогли до костей!..

— И?.. — Такко поймал колесо да так и замер с ним в руке.

— Никого не увидели, конечно. После этого я перестал верить в сказки.

— Понятно… — разочарованно протянул Такко. — Даже не знаю, хватило бы у меня духа прийти сюда ночью.

— Я бы тоже не пошёл один. Кстати, Катерина рассказывала, ты тоже лазал в пещеры, чтобы проверить, живут ли там призраки?

— Катерина?!

— Ты разговаривал с мальчиком из деревни, он передал твои слова Катерине, когда та вздумала припугнуть его призраками, а она пришла ко мне жаловаться, что ты смущаешь слуг своими рассказами. С этими людьми ничего нельзя удержать в тайне! Я и рад был бы знать поменьше, но здесь никто не умеет держать язык за зубами.

— Представляю, как сердилась Катерина, когда я ходил на кладбище, — заметил Такко и снова подбросил колесо на ладони. Он успел перебрать в памяти разговор с Уллем и убедиться, что они не обсуждали ничего такого, что могло бы бросить тень на доброе имя маркграфской семьи.

— Я ей не сказал, — заговорщически улыбнулся Оллард. — Она слишком много болтает и часто суёт свой нос, куда не следует.

Такко очень хотелось расспросить маркграфа, правду ли нянька рассказывала о заводных крысах, и он с трудом сдержался — вряд ли тому понравится, что о нём сплетничают, да и от Катерины не услышать больше будет рассказов. А Оллард продолжал:

— В детстве я боялся кладбища. Моя нянька говорила, будто умершие следят за нами оттуда. Как я ненавидел наш дурацкий обычай погребения! Мне казалось, из усыпальницы на замок смотрят пустыми глазницами мои предки, а их там похоронено без малого полсотни! Я даже видел их во снах. Они тянулись ко мне своими костлявыми руками и требовали во что бы то ни стало прославить род и сохранить замок!.. Я всё думал, как тоскливо им в усыпальнице… и искал Дикую Охоту в надежде, что после смерти мои предки не лежат в мраморных гробах, а сражаются и пируют на пустоши. Столько лет прошло, а я до сих пор помню свои детские страхи и мечты… Скажи, как у вас хоронят?

— Сжигают, — прошептал Такко. Его собственные кошмары снова стояли перед глазами, и рассеять их не мог даже яркий свет. — Бедняков просто заваливают камнями, но все стараются отложить деньги или дрова на погребальный костёр.

— Прекрасный обычай, — так же тихо отозвался Оллард. Вздрогнул, будто опомнившись, и отвёл взгляд. — Я исполнил свой долг. Я прославил родовое имя. Мёртвые больше не беспокоят меня.

Такко тоже перевёл взгляд на пустошь. Ресницы дробили солнечный свет, и цветные пятна складывались то в летящих всадников, то в языки пламени.

— Может быть, Агнет тоже снятся кошмары, поэтому она и ходит по ночам?.. — слова вырвались прежде, чем он заметил, что думает вслух.

— Агнет? — удивился Оллард. — Едва ли. Она не жаловалась.

Она никогда не жалуется, хотел было сказать Такко, но вовремя осёкся. Ему-то откуда знать?

Первый месяц осени выдался ясным, словно в награду за дождливое лето, но с наступлением сумерек со стороны леса ползла промозглая сырость, напоминавшая, что холода не за горами. До Праздника Урожая оставалось три недели, в замок съезжались подводы с зерном, зеленью и мясом, и Катерина ворчала, что лето выдалось дурным и сама земля не хочет кормить проклятое место.

Каждый раз встречать подводы выходила Агнет. Куталась в отороченный мехом плащ, украдкой зевала, прикрывшись капюшоном, нередко держалась за перила, чтобы не шататься, но исправно вставала с рассветом и щедро оделяла возчиков серебром, чтобы в следующем году подводы ломились от припасов. С утра до вечера её худенькая фигурка мелькала по двору и кухне, звеня ключами у пояса. И она упорно училась стрелять.