Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

«Мы явим миру нечто невиданное, — говорил маркграф. — Если бы работа была простой, я бы не бился над ней столько лет».

Такко с трудом сдерживался, чтобы не повернуть едва заметные ключи — ему очень хотелось увидеть последнюю работу Олларда в действии. Ему хватало знаний, чтобы понять — если облечь скелет деревом и шёлком, а под рёбра вставить мехи, получившуюся куклу не сразу можно будет отличить от живого человека. Первый испуг прошёл, остались восхищение и досада, что не догадался раньше, где искать пропавшие останки.

За дверью ударили часы. Такко вздрогнул, будто его облили ледяной водой, и бросился к выходу. Маркграф мог вернуться в любой миг.

На пороге он последний раз оглянулся, запечатлевая в памяти корчившиеся кости и возвышавшийся над ними человеческий остов. Убедился, что не оставил следов. Плотно затворил дверь и только сейчас ощутил, как дрожат колени.

Значит, маркграф излечился от детского страха перед кладбищем!.. А как внимательно он слушал наивные размышления Такко, как благодарил за помощь! И как легко перевёл всю вину на егеря, да не прямо сказал, а сделал вид, будто ученик сам догадался!

Улль говорил, первую могилу вскрыли лет двадцать назад. Было легко представить, как над кладбищем встаёт луна, озаряет усыпальницу, и в её мертвенном свете от замка крадутся двое, пряча под мягкими плащами лопаты и заступы. Ввязываться в такое дело одному трудно и опасно, и не надо было гадать, кто был помощником маркграфа. Егерь Вейнир был рядом, когда Оллард искал Дикую Охоту, наверняка был посвящён и в тайну могил… Конечно, был!

Такко мерил шагами мастерскую, снова и снова возвращаясь взглядом к злосчастной двери. Как ни старался он убедить себя, что Вейнир пропал спустя целых три года после того, как произошло последнее преступление, связь между этими событиями казалась слишком очевидной. Кто знает, что случилось между друзьями? Быть может, егерь решил угрожать маркграфу, а может, тот оказался излишне подозрителен. Мог ли Оллард убрать старого друга с дороги? Такко замер на месте, даже зажмурился, чтобы точнее вспомнить словно бы высеченное из камня лицо, и огненные пятна перед глазами слились в стоявший на постаменте скелет. Маркграф — мог.

Улль просто не знал о шестой могиле, твердил себе Такко, или же в замке кто-то умер от естественных причин… Проверять догадки не было никакого желания. Нет, если Такко хочет уйти живым и здоровым, нельзя, чтобы маркграф догадался, что он видел.

Такко с тоской оглянулся на дверь, в которой по-прежнему торчал забытый ключ. Оллард точно не поверит, что он не воспользовался случаем… Вдруг особенно явно ощутилась тяжесть каменной громады над головой. Башня высилась над ним, немая и безразличная, перемоловшая столько жизней на каменных жерновах своей лестницы и подвальных камер. Двери, ведущие из мастерской, были заперты, и в ящиках не находилось деталей, которые бы сошли за ключи. Выхода нет, — шептали камни; выхода нет, — вторили незримые тени погибших здесь пленников.

Свечи гасли, из углов ползла тьма. Такко не замечал, как мастерская погружается в сумрак. Под рёбрами ворочалась тревога, колкая, как зубчатые колеса. И винить-то было некого! Сам тянулся к тайнам, сам верил, сам шёл, как ребёнок за Крысоловом, околдованный маркграфскими поделками, как волшебной дудкой!

Часы на стене неспешно отсчитывали время, и острие стрелки, ползущее против солнца по пустому диску, царапало Такко не хуже лучной стрелы. Оллард мог вернуться с минуты на минуту. Он точно не поверит…

Маркграф отсутствовал больше двух часов и вошёл по обыкновению неслышно, на ходу укутываясь в плащ и щурясь после светлых покоев.

— Лекарь опасается воспаления лёгких, — бросил он с порога. — Скверно, но у Агнет редкая простуда не заканчивается чем-то в этом роде… — он встретился глазами с Такко и успокаивающе кивнул. — Не переживай. Этот недуг выкашивает бедняков в трущобах, но хороший уход и лекарства творят чудеса. Скоро Агнет опять возьмётся за лук. А тебе на этой неделе придётся взяться за расходные книги. У Катерины будет много дел… — Он подошёл к столу и наклонился над начатым узлом. — О, да ты почти ничего не сделал!..

— Я ошибся… пару раз, — сказал Такко. — Пришлось перебирать.

— Странно. Здесь ничего сложного. Заканчивай скорее.

Тени в испуге метнулись по стенам — Оллард взял фонарь и направился к своей мастерской. Остановился у двери, скользнул длинными пальцами в складки камзола, зацепился взглядом за отблеск свечи под дверной ручкой… Застыл на мгновение каменным изваянием и резко оглянулся на Такко. Тот низко склонился над столом, бесцельно вертя в руках механизм и от души желая провалиться под пол — туда, где, по словам Катерины, требовали возмездия неупокоенные кости. С ними было бы проще поладить, чем с маркграфом.

Как только дверь за Оллардом закрылась, Такко кинулся к лестнице, ведущей в кабинет. Он всем весом налёг на дверь, но она была заперта. Маркграф всегда запирал за собой замки и на этот раз не оставил ключа. Выхода не было.

Оллард не пробыл в мастерской и четверти часа. Аккуратно повернул ключ в замке, обстоятельно спрятал его на поясе и не спеша подошёл к столу Такко. Уселся рядом, устроился поудобнее, подпёр подбородок рукой и устремил на ученика почти дружелюбный взгляд:

— Чем ты занимался в моё отсутствие? — поинтересовался он. — Что помешало тебе закончить работу?

Такко молчал.

— Танкварт, не пытайся мне врать, — проговорил маркграф. — Все твои чувства написаны на лице. По тебе можно читать, как по книге. Сейчас ты напуган и чувствуешь себя виноватым. Ты боишься даже больше, чем когда вошёл сюда впервые. Нечто волнует тебя настолько, что ты даже не смог взяться за работу. Будет лучше, если о причинах скажешь ты, а не я.

Он облокотился на стол и оказался совсем близко. Плащ распахнулся, и Такко видел пылинки на тёмном бархате камзола и длинный золотистый волос… Имя слетело с губ прежде, чем он успел сообразить, что говорит, и Оллард в изумлении откинулся назад:

— Ты беспокоился за Агнет?! Что ещё за чушь?..

Такко молчал, лихорадочно соображая, выручит ли его эта неожиданная ложь. А Оллард снова наклонился к нему и понизил голос, сдавленный от удивления и недоверия:

— Ты что, два часа сидел и думал о моей дочери?..

— Я… Она… — Такко не представлял что следует говорить, чувствовал только, что растерянность играет ему на руку. — Агнет… — и вслед за её именем словно прорвало плотину. Он говорил и сам удивлялся, слушая себя со стороны. Будто кто-то другой говорил о белых как снег руках и прозрачных как лёд глазах, о солнечном золоте волос, озарявших зимнюю равнину лица, и нёс прочую несусветную чушь, которую он сам если и высказывал когда-то, то разве что после кувшина-другого вина.