Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

— Зачем?.. — только и смог спросить Такко.

— Разглядел в тебе талант, — усмехнулся Оллард. Он наконец уселся в кресло и расслабленно откинулся на спинку. — Ты свободен.

Он снова окликнул Такко, когда тот уже стоял в дверях:

— Да, чуть не забыл. Я знаю, тебе можно доверять. Но в эсхенской пекарне тебя не вспоминают добром. Если ты отлучишься со двора без моего ведома, я могу решить, что передо мной ты бросался обещаниями с той же лёгкостью, что перед своей подружкой.

— Вам достаточно моего слова? — тревога снова скользнула под рёбра, сжав их, подобно мехам, работающим в подвале.

— Я не возьму с тебя слова. Но помни, что твоё имя вписано в судебную книгу Эсхена. В этот раз меня на суде не будет, зато будут те, кому ты продал краденые драгоценности, а кроме того — пара свидетелей. И серебра будет побольше, чем дутая статуэтка.

Пол под ногами качнулся — будто за стеной вздохнула башня, пробуждаясь в предвкушении. Выхода нет, — шептали камни в стенах. Шептали, шуршали друг о друга шершавыми краями, будто заработала старая мельница, на чьи жернова давно не сыпали зерно. Это не камни, это кровь шумит в ушах, одёрнул себя Такко, выныривая из видения, и встретился с испытующим взглядом маркграфа.

— Ты свободен, — повторил Оллард, и последнее слово, умело выделенное, легло увесистым камнем — словно над подземной камерой задвинули плиту.

Лучный щит с соломенной мишенью плохо подходил для того, чтобы бросать в него кинжалы, а копытный нож годился для метания ещё меньше, но Такко это мало заботило. Он так и не прикоснулся к перьям и древкам и теперь упорно разбивал доски щита, стараясь держать импровизированное оружие так, как учил Верен. Осень постепенно вступала в свои права: вечерний воздух был чист и прохладен, на плиты двора опускались первые желтые листья, но Такко казалось, что яркий и шумный Праздник Урожая давно позади, и впереди — лишь долгая, трудная и непредсказуемая зима.

Ясно было, что маркграф не собирается отпускать его весной. Рано или поздно он откроет перед своим учеником тайную мастерскую, и тогда Такко будет привязан к замку куда крепче, чем записью в судебной книге — и в этом случае сможет благодарить себя за поистине сказочное везение. Что же касается уроков с Агнет… Такко гнал от себя даже тени воспоминаний о безжалостно подставленной ему Белой Королеве, но его не оставляло ощущение, что там, в мастерской, маркграф снова всё просчитал, и Такко с такой удачной, как ему казалось, ложью лишь попался в очередную ловушку.

Сзади стукнула дверь. Такко обернулся и успел увидеть Берта, скрывавшегося в конюшне.

— Помочь чего? — окликнул его Такко. Не дождался ответа, сердито выдернул нож из щита и пошёл следом. Конюший вечно молчал и дулся, вместо того, чтобы прямо сказать, что нужно делать, и это раздражало куда больше, чем сама работа.

Берт нашёлся в сбруйной: возился со старым седлом, пытаясь расплести сухожильные шнуры, скреплявшие детали ленчика. Такко молча забрал седло и уселся на пороге, ловя последний вечерний свет. Седлу, верно, было больше сотни лет, и на нём виднелись следы неоднократных починок. Кто-то уже начинал перебирать ленчик, чтобы потом заново стянуть, склеить и обтянуть крашеной тиснёной кожей. Пользоваться всё равно будет некому, но таков уж Берт — бережно хранит всё старое, всё время что-то зашивает, смазывает, перетягивает…

Старые узлы легко поддавались — уж в этом Такко знал толк, не зря давно бросил считать сплетённые тетивы. Берт стоял за спиной, и Такко знал, что конюший смотрит своим невидящим взглядом куда-то вдаль и вот-вот заведёт свою песню о прошедших временах.

— Помощнички… — со вздохом забормотал Берт. — Раньше было… В каждом стойле лошади стояли, и верховые, и упряжные, и охотничьи… И всё успевали, всё! С утра до ночи поворачивались. Я и не говорил ничего, сами всё знали. Какую кобылу расчистить, какую ковать, кого крыть пора, кому жеребиться… Бывало, подойдёшь подсказать, а уже всё готово, сам бы так ладно не сделал…

Его тихий голос непостижимым образом перекрывал и ржание лошадей, и звон посуды из кухни. Такко разом стало неуютно, столько тоски было в бормотании конюшего. Он не злой, запоздало сообразил Такко, и ворчит не потому, что новый помощник плох, а потому лишь, что не заменит пропавших племянников.

Шёпот Берта стал совсем неразборчивым. Он всё повторял какую-то короткую фразу. Такко раздражённо прислушался, а когда разобрал слова, мигом позабыл о своих заботах. Конюший смотрел на седло и твердил:

— Рик чинил, Рик чинил…

Агнет болела три недели. В заботах о ней Праздник Урожая прошёл незаметно. В конце месяца Такко без лишних слов и сомнений принял от маркграфа кошель с тремя серебряными марками. Тайна, которую он теперь хранил, стоила куда дороже.

Нельзя было с уверенностью сказать, поверил ли Оллард, что его тайна осталась нетронутой, но с учеником он держал себя по-прежнему. Такко продолжал работать в мастерской, помогать с бумагами и выполнять разные мелкие поручения. Неизменными остались и вечерние партии в шахматы, и редкие поединки в оружейной, и уроки стрельбы для Агнет — о них маркграф теперь говорил с особой насмешливой ухмылкой. Пару раз они выбирались в лес, уже без всякого повода. Осенняя охота была в разгаре, но на вересковой пустоши было тихо. Казалось, будто за стенами замка жизнь вовсе остановилась.

Осень окутывала замок утренними туманами, холодом и каким-то особым ощущением заброшенности. Разорение могил, злосчастная охота, помешательство Малвайн — всё худшее в округе случалось в эти месяцы на границе лета и зимы. Тёмные воспоминания теперь принадлежали и Такко, и поздно было что-то менять. Будто не было никогда ни Эсхена, ни других городов и селений — мир сжался до кольца замковых стен, и поколебать это впечатление не могли ни переклички грибников в лесу, ни подводы из деревни.

В последние дни Оллард всё время проводил за отчётами из Медных гор, поручений для Такко было мало, и он взахлёб читал военные трактаты, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей. На выбеленных страницах рассказывалось о камнемётных машинах, за полдня пробивающих гранитную стену толщиной в человеческий рост. Было легко представить, как в лесу вокруг кладбища падают под ударами топоров вековые ели, как камни с озера грузят в ковш, а песок — в противовес, и как вокруг замка поднимаются осадные чудовища, недосягаемые для лучных стрел. Такко от души жалел, что ему не довелось родиться на пару веков раньше, когда по всей стране шли междоусобные войны. Как легко тогда было добыть имя и славу! Он бы с радостью сражался под знаменем Олларда, даже выучился бы фехтовать левой рукой и бился бы в башне наравне с другими, когда опустел бы колчан.