Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

Её комната была незаперта, и сама Малвайн не спала. Она сидела в глубине комнаты на диване и что-то писала. «Если опять забьётся в припадке, хоть отвлечёт» — подумал Такко, пока пересекал комнату. У дивана замедлил шаг, уже ощущая неправильность в том, как сидит маргкрафиня, в том, что в фонаре горит только одна свеча; опустился на колени, озадаченно всмотрелся — и захлебнулся на вдохе, отпрянул, потянулся к оберегу, который давно не носил — лицо под венцом светлых кудрей не было живым.

Малвайн Оллард улыбалась искусно раскрашенными губами на восковом лице. Прозрачные глаза из голубого хрусталя, не отрываясь, смотрели на бумагу, по которой обтянутая кожей рука вела перо. Чернила кончились; механическая рука довела перо до конца строки, и внутри у куклы тихо заскрежетало. Она подняла голову, протянула руку и обмакнула перо в чернильницу. Раздался ещё один тихий щелчок, и острый кончик вывел на бумаге очередную волнистую линию.

Хлопнула дверь, и вошёл Оллард, неся чуть на отлёте руку с отвоёванным ножом. Такко вжался в диван, но маркграф, не дойдя до него пары шагов, уселся на ближайший стул, перекрыв проход к двери.

— Давно я так не бегал, — заявил он, утирая бисеринки пота со лба. — Ты определённо скрасил мне сегодняшнюю ночь… Зажги светильник, не стесняйся!

Опасливо косясь на маркграфа, Такко зажёг пятисвечник, стоявший между ними на низком столике, и почувствовал себя чуть-чуть увереннее за этой символической преградой. Оллард одобрительно кивнул и указал на куклу:

— Любуйся! Ты и не догадался, верно?

Сейчас, при ярком свете и сидя вплотную, Такко видел щели в суставах пальцев и под подбородком, тонкую линию в углах рта, где нижняя челюсть крепилась к верхней, и слышал тихие щелчки, когда рука возвращалась к краю бумаги. Но распознать подделку в полумраке, да ещё предполагая, что Малвайн больна и её движениям позволительна некоторая неестественность, было невозможно.

Он медленно уселся на пол, устраиваясь поудобнее. Оллард как будто не спешил тащить бывшего ученика в подвал и потрошить, и можно было рассматривать куклу, следя за маркграфом краем глаза. Страх постепенно уступал место жгучему любопытству. Как же это сделано? Механическая рука снова потянулась к чернильнице плавным, почти естественным движением, и Такко живо представил, как внутри деревянного корпуса повернулся вал и разжались пружины.

— Хорошая работа, — заявил Оллард. — Самым трудным было заставить двигаться обе половины тела, верхнюю и нижнюю. Слишком мало места, чтобы разместить все узлы. Тогда я не смог решить эту задачу, поэтому пришлось использовать кресло на колёсах. Неудача обернулась преимуществом — ни у кого не возникло вопросов, отчего Малвайн не покидает своих покоев.

— А когда?.. — Такко поспешил задать вопрос, оттягивая время. — То есть она не всегда…

— Разумеется, женился я на живой женщине. Вынашивать младенцев мои механизмы не умеют, да и… в общем, я жил с настоящей живой Малвайн. Она вела хозяйство, сводила знакомства с местными, пользовалась всеобщей любовью, и я не предполагал, что вскоре её заменит кукла.

В комнате было натоплено, и после холодной мастерской клонило в сон. Потрескивали свечи, скрипело перо, и на какой-то миг Такко показалось, что вот-вот откроется дверь, войдёт Агнет в сопровождении Катерины, и всё станет, как раньше. Маркграф посадит его играть с дочерью в шахматы, сам выслушает отчёт Катерины, а потом и Малвайн отложит письмо и спросит, как дочь провела день. Он тряхнул головой, отгоняя морок и сонливость, и оглядел комнату в поисках хоть какого-то оружия. Как прежде никогда уже не будет.

— Малвайн сильно сдала после охоты, — негромко продолжал Оллард. — Я тогда сделал всё, чтобы отвести от семьи подозрение. Императорские люди прочесали лес, осмотрели даже некоторые помещения замка и охотничий домик — я сам этого потребовал. Больше всего я был озабочен тем, чтобы гости не напугали и не смутили своими разговорами Агнет. Её болезнь и без того обострялась осенью, как и нервное расстройство Малвайн. Я не знал, что сама Малвайн жила в постоянном страхе. Много позже я связал самодовольные взгляды лекарей и богатые подарки, что делала им Малвайн. Они-то знали, кто разорил первую могилу. В действительности они не представляли угрозы — доказательств не было, а если бы и нашли, я бы выставил их самих соучастниками. Не знаю, какие слова эти подлецы нашли для Малвайн, но она поверила, что меня могут осудить, а она снова лишится имени, богатства и вернётся к прежней жизни приживалки. Масла в огонь подливала Катерина, которая не упускала случая поделиться своими выдумками. Та осень оказалась очень трудной.

Вскоре после отъезда дознавателей я увёз жену в столицу. Там ей подтвердили серьёзное нервное расстройство и назначили лечение, но намекнули, что полного выздоровления ждать не стоит. Когда ей стало легче, мы вернулись домой. Тем же вечером я пошёл в мастерскую и забыл, попросту забыл запереть дверь… Я любил Малвайн. Держал подальше от всего этого. Она и не подозревала, что старинная легенда о неупокоенных костях под башней совпадёт с действительностью.

Перед глазами Такко мелькали картины: холодная мастерская, кости на столах, светлые волосы в крови… Очевидно, что-то отразилось на его лице, потому что Оллард покачал головой:

— Я не хотел. Я лишь обошёлся с ней грубее, чем следовало. Не рассчитал силу.

В наступившей тишине отчётливо щёлкнуло — кукла снова окунула перо в чернила. От негромкого звука вздрогнули и Такко, и маркграф.

— Проклятая шестерня… — пробормотал Оллард. — Лопнула за ужином, при Агнет… Хорошо, удалось обставить как припадок. Я чуть не разломал её тогда, так Агнет испугалась… Новая шестерня не совсем подходит и работает громче предыдущей. Жаль, что тебе не удалось починить её там, в кузнице. А спицы ты выпрямил хорошо, их я не менял. О чём я говорил?.. Да, Малвайн явилась ко мне в мастерскую и с ней случился настоящий припадок. Что я мог сделать?.. Она кричала на весь замок, царапала двери… Что бы ты сделал на моём месте?

Такко лишь покачал головой. Впрочем, Оллард и не ждал ответа.

— Но главную ошибку я совершил позже, — продолжал он, — когда не заявил о её смерти.

— Почему?

— Малвайн была вся в синяках. Я не смог бы скрыть убийство. Проклятая осень… В это время трудно принимать верные решения. Когда я понял, что привести Малвайн в чувство не удастся, я растерялся. Стоял над ней и думал, что делать.

К счастью, Вейнир был в замке, и я пошёл к нему. Верный друг! Разумеется, он был готов взять вину на себя. Разумеется, я отказался. Мы сидели над телом, думали, и я всё яснее понимал — в это дело вцепятся все придворные стервятники. Предложение Вейнира обставить всё так, будто я застал их вместе и убил жену за неверность, я отверг сразу — нельзя было подставлять друга и давать пищу для сплетен. Вынести тело на кладбище и свалить вину на непойманных копателей тоже было рискованно — нас могли заметить и узнать. Мы перебирали решения одно за другим, и ни одно не годилось. Но больше всего меня угнетал неизбежный разговор с Агнет.