Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

— А тебе пятьдесят!

Наклонясь друг к другу через стол, отец и дочь с минуту меряли друг друга глазами, которые у них были очень похожи.

— Разве знаешь, когда придет любовь? Иногда она приходит слишком рано, иногда слишком поздно.

— Может, ты по крайней мере сообщишь, черт возьми, кто этот избранник, который еще не знает, что станет твоим мужем и моим зятем? — спросил доктор, с трудом сдерживаясь.

Тао кивком головы указала на Виктора.

— Он.

— Ах, та-ак! — удивленно протянул доктор. А Виктор сердито буркнул:

— Что за дикая фантазия!

Тао стремительно повернулась к нему.

— Ты можешь не согласиться, можешь не принять моего… моего…

— Предложения, — тихо подсказал ей отец, уже немного успокоившись.

— Пусть предложение! И я ничуть не обижусь, если ты его не примешь. Но как же тебе не стыдно обращаться со мной, как с взбалмошной девчонкой! У меня есть серьезные причины бежать отсюда — ты это сам вчера признал. Я все хорошо обдумала и прошу тебя, как друга. Не могу же я выдавать себя за твою сестру — мы с тобой так же похожи, как день и ночь. Лучше я поеду с тобой как твоя жена. Настоящая или фиктивная — это мне безразлично.

И, встав из-за стола, она обратилась к отцу:

— Извини, я уйду, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего, о чем мы оба потом будем жалеть. Виктор тебе все объяснит. Но что бы ни говорили вы оба, я все равно не останусь в Харбине. Поеду на фронт — либо с Виктором, либо одна. Хотелось бы с ним, потому что он настоящий мужчина и нравится мне.

Она выбежала из комнаты. Ошеломленные Ценгло и Виктор слышали, как она взлетела по ступеням наверх и с треском захлопнула за собой дверь.

Доктор стал щупать карманы, ища папирос.

— Оставил их на письменном столе… Пойдем ко мне, потолкуем.

Они пошли в кабинет, оба смущенные неприятной сценой и пылкой откровенностью Тао.

Доктор указал Виктору на кресло.

— Садись. Значит, вот как обстоят дела…

Машинально отодвинул панты за мраморную чернильницу, вынул папиросы из лакированной шкатулки и, чиркнув спичкой, закурил, морщась, как будто дым ел ему глаза.

Потом заходил по ковру наискось, от книжного шкафа к окну. Виктор тоже поднялся.

— Сиди, сиди, к чему эти церемонии. Я не сажусь, потому что, когда ходишь, думается лучше.

Он открыл стенной шкафчик и, достав графин и серебряную стопку, обернулся к Виктору.

— Выпьешь?

— Нет, спасибо, никак не могу привыкнуть.

— Ну, а я не могу без этого.

Он выпил залпом одну стопку, налил себе вторую и только после этого решительным жестом поставил графин на место.

— Ну, высказывайся, мой милый. Режь меня без наркоза. Пусть негодный отец услышит, до какой степени он потерял совесть.

— Если вы думаете, что Тао на вас жаловалась или в чём-то вас обвиняла, то ошибаетесь. Ничего подобного не было.

— Прошу тебя, Витек, будь совершенно откровенен.

— Да честное же слово, я вам правду говорю. Тао очень вас любит, как-то исключительно любит, я такой сильной любви к отцу еще никогда не встречал. А тяжело ей по многим причинам. Конечно, она преувеличивает и напрасно считает свою затею разумной, но мне кажется, на то есть причина, и не одна. Во-первых, семейные дела…

Стараясь как можно вернее передать смысл вчерашней беседы с Тао, Виктор перечислял все, что ее мучает. Отец, Муся и она — это раз. Вопрос о ее происхождении — два. Положение эмигрантов в Харбине как выброшенных на остров обломков крушения — три. Она хочет найти наконец цель в жизни и настоящую родину, которую, по ее словам, либо имеешь от рождения, либо обретаешь борьбой.

Вынужденный объяснять мысли, чувства, стремления Тао, Виктор находил в них много общего со своими и невольно становился на ее сторону.

— То, что она решила бежать отсюда и не хочет всю войну просидеть в изгнании, где каждый живет по принципу «своя рубашка ближе к телу», — это вовсе не экзальтация и не жажда сильных ощущений, порожденная приключенческими романами..

Доктор, все еще ходивший из угла в угол, слушал и не возражал.

— Да, да, конечно… Думаешь, мне не противно все, что тут творится? Правда, я спустился — слишком уж хорошо мне живется в изгнании. Но я ее понимаю…

Выслушав все до конца, он остановился перед Виктором.

— Ну, что же дальше, лесной житель? Уедешь?

— Уеду.

Виктор встал — неудобно же сидеть, когда перед тобой стоит пожилой человек.

— Жаль. Впрочем, на твоем месте я поступил бы точно так же. И будь у меня сын, я его, вероятно, не стал бы удерживать. Но Тао? Отпустить молоденькую девушку на войну, в черт знает какую трудную дорогу, туда, где всякий сброд, грязь, разнузданность… Нет!

Он потряс головой и опять достал из шкафчика графин. Наливая себе, вопросительно глянул через плечо на Виктора:

— А может, она просто в тебя втюрилась и хочет замуж, а?

Виктор пожал плечами.

— У нее и времени даже не было в меня влюбиться. И она могла бы найти претендентов получше…

— Э, не скромничай. Ты еще себе цены не знаешь. А я так и вижу тебя через несколько лет. Бабы будут льнуть к тебе, как… как ко мне. — Он жадно и с какой-то отчаянной лихостью выпил стопку до дна. И опять зашагал по розам ковра, размышляя вслух: — Рано ей замуж, семнадцать лет только. Но это моя кровь, черт возьми. Истинная Ценгло!

В столовой часы мелодично пробили десять.

— Пан доктор, к сожалению, я должен идти. Меня ждут.

— Должен? Ну, что же делать… Постой, Витек, еще одно скажи: ты то что чувствуешь к Тао? Говори со мной откровенно, мальчик, как с родным отцом. Она тебе нравится? Может, и ты уже влюблен?

— Нет, я не влюблен. Я другую люблю, и только та мне нужна. Но она замужем — значит, не судьба. А к Тао я очень хорошо отношусь. Мы же с ней знаем друг друга еще со школьных лет. Я бы поехал с нею, как с добрым товарищем, но не от меня это зависит. Решает тут…

— Организация?

— Да. И я сам еще не знаю, как и куда отправлюсь.

Доктор хотел пожать ему руку, но передумал:

— Нет, давай поцелуемся.

Он взял Виктора обеими руками за голову, поцеловал.

— Ты славный хлопец. Если что-нибудь изменится и ты останешься здесь — вернись к нам. Считай, что это твой дом.

— Спасибо. Но мне в Харбине оставаться незачем.

— Знаю, знаю. Я это сказал на всякий случай. Мало ли что бывает!

Он проводил Виктора до двери. На пороге вспомнил о пантах:

— Погоди, тебе же с меня причитается…

— Так вы берете их?

— Конечно. Этакие панты! Каждый взял бы их с благодарностью и, не торгуясь, заплатил по пятьсот долларов за пару. Значит, с меня тысяча. Сейчас, дружок, рассчитаемся.

Он отошел к столу за деньгами, но Виктор остановил его.

— Нет, пятьсот — это слишком много. Им цена самое большее четыреста за пару.

— Но эти редкого качества. Я ведь знаток…