Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

Виктор ждал в джонке. С наступлением сумерек на судах и лодках, стоявших у берега, прекращалась работа. Только лесопилка тарахтела где-то неподалеку, да слышался визг ленточной пилы — видно, на лесопилке работа шла без перерыва, в две смены — этого требовала война. Этот визг, огни и отголоски городского шума обостряли тревожное сознание близости множества людей. А ведь каждый из них может его узнать, схватить.

Тишину в бухте нарушил стук моторной лодки. Она показалась Виктору знакомой, точно такой, как та полицейская моторка в Харбине, а гудение ее мотора так же сверлило мозг. Лодка шла вдоль берега, задерживаясь то у одной, то у другой джонки. Похоже было на то, что полицейские наводили справки или искали кого-то.

Напрасно Виктор старался сохранять спокойствие, твердя себе, что пока не из-за чего волноваться. Быть может, они каждый вечер так объезжают порт для порядка. Или это какой-то купец ищет своих людей… Однако он весь дрожал — так же, как в те минуты, когда лежал в воде под килем джонки. И чувствовал, что не в силах сдержать эту сводящую с ума собачью дрожь, которая могла его выдать. Спросят: «Чего трясешься? Зачем руки прячешь? Ну-ка, покажи их!» А на руках кандалы.

Он вбежал в кабинку, обул праздничные суконные туфли старика, висевшие над постелью, схватил давно им высмотренный обломок багра с железным наконечником и выскочил на берег. Надеялся, что на суше впотьмах его не так легко будет окружить.

Осмотрелся по сторонам, потянул носом воздух. От устья реки несло сыростью болот, откуда-то слева — дымом и мусорной свалкой. И Виктор уверенной волчьей рысцой ринулся в темную брешь между городом и Муданьцзяном.

Он шел берегом реки, дорогой на Нинъань, — значит, в сторону гор и тайги. Всякий раз, как во мраке появлялось что-то — пешеход или арба, он отходил в сторону. По временам сворачивал к реке, чтобы убедиться, что она все так же близко и, значит, он не сбился с дороги. В ее верхнем течении лежала та просека на холме, где когда-то мальчик в индейском уборе из перьев стрелял из лука в бизонов и анаконд. Там стоял польский домик, и все вокруг осеняла своей материнской нежной заботой маленькая женщина, тосковавшая по далеким Скерневицам.

Днем Виктор отсыпался. Раз спал в поле, среди гаоляна, раз — в прибрежных зарослях. В сумерки опять пускался в путь, далеко обходя попадавшиеся на дороге домишки рыбаков, усадьбы богачей, деревни — новые, ничем не огороженные, и старые, обнесенные глиняной стеной. Черные зубцы этих стен, застывших остатков средневековья, мрачно скалились на фоне звездного неба.

Чем дальше шел Виктор, тем острее ощущал прилив бодрости и силы — но и голод тоже. Голод, пожалуй, был сильнее всего. На исходе первой ночи Виктор отобрал у шедшей на базар женщины еду, которую она несла в корзинке. В следующую ночь, проходя деревенскими садами, поймал бродившую там курицу. Тут же разорвал ее на куски и съел, присев в зарослях. Теплая кровь и сырое мясо подкрепляли лучше всякой другой пищи. Кости он приберег — и хорошо сделал: в третью ночь не удалось добыть ничего. Он грыз куриные косточки, вынимая их из кармана, грыз с наслаждением, как лучшее лакомство. На заре, обойдя стороной какой-то город или местечко, он опять вышел к реке.

Обернулся, словно хотел окинуть взглядом весь пройденный им путь от устья — восемьдесят, а то и все сто километров, Уже светало, надо было где-нибудь укрыться. Прямо перед ним торчал из воды лесистый островок. Он перебрался туда и лег спать.

Разбудили его голоса. Он выглянул из своего убежища.

На берегу какой-то мужчина привязывал к дереву лодку. Из лодки вышла женщина. Говорили они между собой по-русски.

— Знаешь, здесь даже черепахи водятся!

— Ладно, будет хвастать. Подержи-ка лучше, — отрезала женщина, подавая своему спутнику большой узел.

Она сошла на берег босиком. Цветастое чесучовое кимоно, ничем не перехваченное в поясе, висело на ней, как плащ.

Она передавала вещи из лодки, он выносил их на берег — узел, циновки, две удочки. Оружия у них не было.

Они были одного возраста — не очень молоды, лет по тридцати пяти. Оба не внушали Виктору никаких опасений. Оценивая их мускулы, он решил, что, как он ни ослабел, все же легко справится с этим невзрачным рыболовом в засученных штанах. Женщина на вид казалась сильнее. Рослая, уже немного располневшая, она все еще была стройна и ловка. От нее веяло здоровьем.

Они стали располагаться на отдых. Мужчине, по-видимому, здесь все было знакомо — вероятно, он не раз рыбачил на этом островке, потому так и загорел. А его подруга, должно быть, впервые сопровождала его — ее кожи еще не коснулось солнце.

— Ну вот, теперь и перекусить можно.

— Я хотела бы сначала выкупаться.

Голос у нее был низкий и словно усталый.

— Что ж, купайся. А я пока все приготовлю.

Он стал доставать из мешка провизию и выкладывать на тростниковые циновки: мясо, завернутое в бумагу, флягу, хлеб… Целая буханка! Виктор пожирал ее глазами и судорожно глотал слюну.

А женщина уже сбросила кимоно, бесстыдно обнажив белые плечи и руки. Потом сняла сорочку. Виктор никогда не думал, что женщина может быть такой… А какой — этого он и сам не мог бы объяснить. Он ведь голых женщин видывал только на картинках. От ее наготы повеяло на него чем-то таким греховно сладострастным, что его даже в жар бросило и он уже не знал, чего ему сильнее хочется: хлеба или ласк этой женщины.

— Ох, и красивая же ты, Нюрка! — сказал мужчина восторженно. — И все такая же, как когда-то в Виннице.

— Это я уже слышала.

— Но тебе этого, видно, мало. Я ни за что бы не убежал, если бы не голод… Изголодался по тебе, Нюрка.

— Подумаешь, какой ненасытный! — уже поласковее отозвалась женщина и вошла в воду.

Мужчина, стоя на берегу, смотрел ей вслед, приставив ладонь к глазам. За кустами слышно было, как она плещется в воде у берега.

— Ишь разыгралась, товарищ доктор!

— Была товарищ, а теперь госпожа.

— Не дури. Если не поймают, и это выдержим.

Постоял, глядя вдаль, и сел. Налил чего-то из фляги в чашку, выпил залпом, откашлялся и тем же торопливым вороватым жестом сунул флягу под мешок.

Виктор встал. Из-за дерева ему виден был неширокий рукав реки, берег, усыпанный галькой, заросшие сорняками перелоги, а дальше до самого города тянулись на горизонте одни поля, обнаженные поля.

Поблизости не было никого, кроме этих двоих, приехавших в лодке, а у них была еда. И нож. Они и сами явно откуда-то бежали, так что не поднимут шума из боязни, как бы их не поймали.

Безопаснее было бы подобраться к ним, когда стемнеет. Но ждать целый час, а то и больше, пока зайдет солнце! Нет, следовало поспешить, пока не вернулась с реки женщина, иначе они все сами съедят.