Катя Федорова - О том, что есть в Греции

– Почему?

– Идешь налегке и разговариваешь без помех!

Древний поэт описывает нимфу: «Белее творога», «Нежнее, чем ягненок». Стихотворец, понимающий в эпитетах съедобного рода, во-первых, никогда не устаревает, а во-вторых, вызывает острое желание с ним подружиться.

– Мам, ну куда нам столько персиков! – укоряет девушка. – Купи хоть немного нектаринов.

Мама спохватывается:

– Сама не знаю, что со мной. Хочу нектарины, а рука продолжает брать персики!

Рыночные прилавки с виноградом расположены друг напротив друга. Один из продавцов начинает певческий агон: берет в обе руки виноградные гроздья и кричит бесплотным и резким, как лезвие, тенором:

– Я – Дионис! И Дионис говорит вам, люди: вставайте с диванов, кроватей и кресел и займитесь настоящим делом! Смотрите, что у меня в руках: это же настоящий янтарь! Сталь! Шедевр!

Все вокруг хохочут над шедевром.

«Дионис» смотрит на конкурента с торжеством победителя: «Парируйте, если сможете».

Конкурент – тихий, неартистичный, но соперник сильный. Выжимает мускулом воли из времени продолжительную искусную паузу. И делает негромкую, но победную схолию:

– Зато у меня без косточек.

Англичанин Филипп, длинноногий, как кузнечик, в энтомологической набоковской панамке, рассеянно выбирает арбуз. Но больше, чем арбуз, его интересует разговор с продавцом.

– Вот вы с Пелопоннеса… Я как раз сейчас туда собираюсь в отпуск… Говорят, в этом году там много опасных пауков. Например, «черная вдова». Это правда?

– Конечно, нет! – отмахивается продавец.

– Но почему?

– Да потому, что мы их всех давно выдали замуж. Приезжайте!

– Есть анчоус? – спрашивают в лавке Мину.

– Не. Он в отпуске: купается. Берите сардину. Она такая хорошая, такая хорошая, как… как мама!

Рядом гремит спор о том, какой лимон лучше: летний или зимний. Спорщики в конце концов успокаиваются на максиме, удобной для обоих: любой лимон – от многих болезней врач.

– Здесь плохо пахнет, – тревожно говорит пожилая дама, чья идеальная, без жиринки, фигура и хорошая улыбка говорят о том, что она всю жизнь тщательно занималась собой: не только заботилась о наружности, но и по возможности развивала душу.

– Чем же вам здесь пахнет, мадам?

– Здесь пахнет солнцем!

Солнце меняет и качество звука. Раскаляет голоса, и они, как пожар, обжигают слух.

Рыбник Прокопий сегодня не за дирижерским пультом. Он сидит на поребрике, изрядно уставший от солнца и вина, пытается заткнуть бутылку пробкой. Пробка распухла, как бабушкина нога: никуда не пролезает. Манолис, товарищ Прокопия, унывает:

– Нет. Точно не сможем закрыть. Неразрешимая проблема. Прокопий длинно смотрит в небо. Усмехается:

– Ща все сделаем. Так. Чему нас учил Александр Македонский? То, что ты не можешь разрешить, всегда можно разрубить. Давай сюда нож! Подпилим пробку.

Глядя на них, вспоминаю личную молитву Сократа:

– Милый Пан и другие здешние боги. Сделайте меня лучше внутренне. Ведь внешне здесь и так все невыразимо прекрасно!

Июльские ночи можно описать одной фразой: спим с открытыми балконными дверями.

В полночь оцепеневший, зацементированный зноем воздух начинает двигаться, распадаться на сквозняки, распускаться на запахи – травы, ночных цветов, влаги. Но все равно душно.

– Жара, так. Ну а когда же ей еще быть, жаре, если не в июле? – примирительно рассуждает дедушка. Старость нежна к компромиссам.

Утро в нашей деревне начинается с того, что в шесть утра на работу отбывает господин Софоклис, в семь госпожа Артемис деликатно шуршит шинами своей старенькой «ауди», в восемь уезжает последняя соседка – Дора; ее офис недалеко, поэтому она может себе позволить позавтракать дома.

В девять на ежедневную автопрогулку отправляется господин Панайотис. Ему не нужно на работу: он рантье, сдает несколько своих домов. Беднягу недавно бросила жена – из-за его скупости.

Назло ей сразу после развода, чтобы доказать предательнице, что она не права, господин Панайотис приобрел автомобиль «порше». Но – самый дешевый. Но – «порше».

И теперь катается на нем по нашим незатейливым окрестностям: бархатный баритон «порше» выделяется среди голосов других машин Агиос-Стефаноса так же радикально, как выделялся бы голос Хворостовского в самодеятельном провинциальном хоре.

Около одиннадцати на улице появляются пенсионеры. Госпожа Василики – иерихонская труба нашего района – выходит на крыльцо своего домика и гулко кричит соседке:

– Доброе утро, Георгия! Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Доброе утро, Василики! Проспала! Только что проснулась!

В ПОЛНОЧЬ ОЦЕПЕНЕВШИЙ, ЗАЦЕМЕНТИРОВАННЫЙ ЗНОЕМ ВОЗДУХ НАЧИНАЕТ ДВИГАТЬСЯ, РАСПАДАТЬСЯ НА СКВОЗНЯКИ, РАСПУСКАТЬСЯ НА ЗАПАХИ – ТРАВЫ, НОЧНЫХ ЦВЕТОВ, ВЛАГИ. НО ВСЕ РАВНО ДУШНО

– Хорошо сделала! – отпускает ей грехи Василики и идет на кладбище к мужу, громозвучно и мерно щелкая по асфальту «вьетнамками», как ластами.

В полдень все агиос-стефановские домохозяйки на рынке.

Рыбник Прокопий – в черной футболке, усыпанной сверху донизу серебряными чешуйками, – вылитый цирковой факир. Среди рыбы и льда стоит початый пластиковый стакан с красным вином.

– Вот скажи мне, Ставрос, – обращается он к продавцу персиков, нектаринов и киви («Все по одному евро! Покупайте мои киви – НЛО. Ракета! Фантастика!»). – Что пили олимпийские боги?

– Нектар вроде.

– Правильно. А что есть по сути нектар? Нектар есть сладкое вино. И только Ди-о-нис пил сухое красное! Только он один разбирался. А весь пантеон – сплошные дилетанты.

– Хм, – говорит Ставрос, взвешивая киви. – А что же тогда они ели? То есть понятно, что амброзию. Но что такое в таком случае амброзия?

– Давай подумаем, – воздевая к небу руку с зажатой в ней сигаретой, предлагает Прокопий. Заметно, что рассуждение доставляет ему острое удовольствие. – Итак. Мы исходим из того, что боги – это греки. И живут на горе. Рыба, стало быть, исключена. Следовательно! – они ели барашка на углях! Все элементарно! Ну, может, Афродита иногда подъедала какую креветку или мидию, когда Гефест не видел: она ж вроде родом с острова.

– Согласен, – кивает Ставрос. – Амброзия – это барашек. Но не только! Ты кое-что важное забыл.

– А именно?

– Дзадзики!

К прилавку Прокопия подходит стайка пожилых иностранок, кажется, англичанки. Приличные летние платья, кудряшки из-под шляпок, характерный, всегда немного удивленный вид.

Прокопий делает стойку, как рабочий пойнтер, учуявший дичь.

– Смотрите! Вы думаете, эта кроха – анчоус? – пафосно, как в театре, спрашивает он у англичанок, поднимая малыша за хвостик. – Нет! Он только выглядит так. Но на самом деле в душе он – настоящий бык!