Уилбур Смит - Падение с небес

Для мисс Стормы Кортни это первая выставка, но даже состоявшиеся мастера куда старше ее могли бы испытать удовлетворение от столь теплого приема со стороны любителей искусства нашего прекрасного города. Уже за первые пять дней двадцать одна ее работа нашла своих восторженных покупателей, которые выложили немалые деньги вплоть до пятидесяти гиней за картину. В своем творчестве мисс Кортни тяготеет к классическому пониманию живописной формы вкупе с безошибочным чувством цвета и глубоко продуманным и уверенным мастерством исполнения, что редко встречается у художников в столь нежном возрасте.

Особо стоит отметить работу под номером 16: «Утренний отдых греческого атлета». Картина является собственностью художницы и представляет собой лирическую композицию, перед которой ценители старых традиций, возможно, укоризненно вскинут брови. Это удивительно откровенная, чувственная ода, воспевающая…

Далее текст был обрезан, и Марк остался один на один со своими спутанными, окончательно не оформленными чувствами. Он еще раз прочитал статью, чрезвычайно довольный тем, что Сторма вернула себе девичью фамилию, которой стала подписывать свои работы. Потом аккуратно сложил вырезку, сунул себе в бумажник и продолжал сидеть в кресле, уставившись в стену, пока не заснул.

Юная зулуска, с виду не более шестнадцати лет, открыла дверь домика. Она была одета в белый хлопчатобумажный пыльник – характерное платье для няньки, а на бедре у нее восседал маленький Джон.

И нянька, и мальчишка рассматривали Марка огромными серьезными глазами, но когда Марк обратился к девушке на зулусском, которым владел свободно, она явно почувствовала облегчение.

Услышав голос Марка, Джон что-то взволнованно залопотал. Это могло означать, что он узнал Марка, но, скорее всего, мальчонка просто дружески приветствовал незнакомого дядю. Он тут же принялся весело подпрыгивать на нянькином бедре, да так энергично, что ей пришлось быстро подхватить его, чтобы он не спорхнул на пол или не взлетел, как ракета, к потолку.

Джон протянул ручонки к Марку, со смехом и с криками болтая на своем языке, и Марк взял его на руки, тепленького, извивающегося и пахнущего материнским молоком и еще бог знает чем, как всякий ребенок. Джон немедленно вцепился Марку в волосы и попытался вырвать клок с корнем.

Через полчаса Марк вернул его луноликой маленькой няньке и направился по крутой тропинке к берегу моря, а в спину ему неслись негодующие вопли Джона, которые постепенно затихли.

Чуть повыше самой высокой отметки прилива Марк скинул обувь и рубаху и бросил лежать на песке, а сам повернул на север и, оставляя следы босых ног, пошел по твердому влажному песку, на который накатывались волны.

Он прошагал примерно милю и не заметил ни единого признака присутствия человека. Песок был покрыт застывшими мелкими складками, образовавшимися от постоянного ветра, и испещрен следами морских птиц.

Справа накатывались длинные и прозрачные как стекло волны, чьи зеленые гребни заворачивались и обрушивались на берег, шипя белой пеной и сотрясая песок под ногами. Слева над белым песком вздымались густые темно-зеленые заросли буша, а за ним – голубые холмы, и еще выше – синее небо.

Он был совершенно один – пока наконец не увидел вдали, примерно в миле, еще одну фигурку, тоже идущую по самой кромке пляжа навстречу, маленькую и одинокую фигурку; расстояние между ними еще не позволяло понять, мужчина это или женщина, друг или незнакомец.

Марк прибавил шагу, и фигурка приблизилась и стала отчетливее.

Марк побежал, а фигурка впереди вдруг остановилась, застыв на месте с той неподвижностью, что казалось, вот-вот взлетит.

Но это длилось недолго: фигурка вдруг бросилась бегом к нему навстречу.

Это была женщина, да, женщина с темными шелковистыми волосами, развевающимися на ветру, с протянутыми к нему руками и загорелыми босыми ногами, мелькающими на бегу; улыбка открывала белые зубы, и навстречу Марку сияли бездонные синие глаза.

В спальне они находились одни. Кроватку маленького Джона отправили в небольшую столовую комнатку рядышком, поскольку он стал проявлять большое любопытство ко всякой возне, с веселыми воплями виснул на перегородке кроватки, пытался штурмом взять деревянную перегородку и присоединиться к играющим.

Сейчас при зажженной свече Марк и Сторма наслаждались спокойными минутами между любовью и сном; укрывшись одной простыней, они лежали на боку лицом друг к другу, совсем близко, так что шепчущие губы почти соприкасались, и тихонько разговаривали.

– Но, Марк, пойми, дорогой, ведь это все та же крытая тростником хижина, это все те же дикие джунгли.

– Да, крытая тростником хижина, зато большая.

– Ну, не знаю. Просто не знаю, настолько ли я изменилась, чтобы жить в ней.

– Чтобы проверить, есть только один способ. Едем со мной.

– Но что скажут люди?

– То же самое, что сказали бы, увидев нас сейчас вдвоем.

Она негромко хихикнула и прижалась к нему плотнее.

– Глупый вопрос, конечно. Как старуха спросила. Люди обо мне уже сказали все, что можно сказать, и все это чушь собачья.

– Да там не так уж много людей, некому наводить критику. Один Пунгуш, но он человек очень широких взглядов.

Она снова засмеялась сонным голосом:

– Меня волнует мнение только одного человека… Папа ничего не должен об этом знать. Я и так доставила ему массу неприятностей.

И Сторма наконец переехала жить в Чакас-Гейт. Она села за руль своего помятого, запущенного «кадиллака», посадив Джона рядом с собой; ее пожитки уместились на заднем сиденье, а что не влезло, пристроили на крыше, закрепив веревками. Марк на своем мотоцикле ехал впереди по разбитой, ухабистой дороге.

Когда добрались до реки Бубези, дорога закончилась. Сторма, выйдя из машины, огляделась.

– Ну что ж… – решила она после долгого вдумчивого осмотра скал, вздымающихся до небес, и реки с ее зеленой водой и белыми берегами, которые заросли высоким тростником, кивающим на ветру пушистыми головками, и огромными тутовыми смоковницами с широкими кронами. – По крайней мере, тут довольно живописно.

Марк посадил Джона на шею.

– Мы с Пунгушем еще вернемся, приведем мулов и заберем остатки твоих вещичек.

Он повел ее по дорожке к реке.

Пунгуш поджидал их на другом берегу под деревьями, высокий, весь черный и очень импозантный в своей набедренной повязке, украшенной бусами.

– Пунгуш, это моя женщина, ее зовут Вунгу-Вунгу, по-нашему Сторма.

– Я вижу тебя, Вунгу-Вунгу, и еще я вижу, что назвали тебя неверно, – спокойно сказал Пунгуш. – Ведь всякий шторм – вещь ужасная, он разрушает и убивает. А ты – женщина благородная и очень красивая.